Религии на Северном Кавказе

Материал из Documentation.

Говоря о роли религии в политической идеологии общества и государства, следует отметить, что Россия входит в то большое число стран, где идеология страны является светской, но влияние религии на народные массы и элиту оказывается немаловажным. Несмотря на более чем семидесятилетнюю историю Советской власти, в России так и не произошло отделения религии от политики, как, например на Западе. Религиозные традиции в идеологии и массовом сознании отдельных этносов представляют один из элементов синтеза традиционного и современного, который происходит во всех сферах общественного развития. Наиболее ярко этнорелигиозные процессы проявляются в национальных республиках Северного Кавказа, и они обусловлены целым рядом факторов и причин. Общим знаменателем кавказских культур, несмотря на их несомненные различия, является то обстоятельство, что все они оказались взращенными в самом тесном взаимосплетении, в условиях поликультурного, многоязычного сотрудничества всех народов этого региона, открытости сторонним воздействиям. Можно сказать, что в каждом кавказском народе можно найти отголоски идей, ценностей, идущие из глубины веков, несущие в себе печать традиционности.

Сегодня на Северном Кавказе мы видим самое активное и вместе с тем противоречивое проявление религии ислама как политической силы, влияющей на процессы этнической консолидации и дезинтеграции, оказывающей огромное воздействие на ситуацию не только на Юге России, но и на всю страну в целом. Исламский фактор включает в себя не только религию и мусульманский образ жизни, но и так называемый исламизм, то есть политический ислам, уходящий своими корнями также в глубокую историю.

Ислам впервые стал проникать на Северный Кавказ еще в VII веке, но окончательно стал утверждаться сравнительно недавно — в последние 200—400 лет. Здесь он представлен суннитским направлением различных толков. Народы российского Кавказа следуют таким направлениям ислама:

— мусульмане-сунниты ханафитского толка: абазины (мусульмане с XVII—XVIII вв., 33 000 чел. — 1989 г.), адыгейцы (адыги, мусульмане с XVI—XIX вв., 130 000 чел. — 1989 г.), балкарцы (мусульмане с XVIII в., 78 000 чел. — 1989 г.), кабардинцы (мусульмане с XVII в., 390 000 чел. — 1989), карачаевцы (мусульмане с XVIII в., 150 000 чел. — 1989 г.), черкесы (мусульмане с XVIII в., 50 000 чел. — 1989 г.), и другие;

— мусульмане-сунниты шафиитского толка: это в основном народы Дагестана — аварцы (мусульмане с XV в., 545 000 чел. — 1989 г.), андо-цезские народы (мусульмане с XV—XVIII вв., 60 000—1989 г.), даргинцы (в том числе кубачинцы и кайтагцы, мусульмане с XIV в., 355 000 чел. — 1989 г.), кумыки (мусульмане с XII в., сыграли заметную роль в истории ислама среди народов Дагестана, 277 000 чел. — 1989 г.), лакцы (одни из первых мусульман Дагестана — приняли ислам в IX в., 106 000 чел. — 1989 г.), лезгины, агулы, рутульцы, табасаранцы, цахуры (мусульмане с XI в., всего около 400 000—1989 г.), а также чеченцы (мусульмане с XVI—XVII вв., 900 000 чел. — 1989 г.), ингуши (у них ислам окончательно утвердился лишь в сер. XIX в., 215 000 чел. — 1989 г.), и другие народы.

На Северном Кавказе есть также мусульмане-шииты (азербайджанцы), иудеи (таты, так называемые горские евреи).

Проникновение ислама на север и утверждение своего влияния у народов Северного Кавказа продемонстрировало гибкость приспосабливаемости учения Пророка к иным, отличным от арабской среды, условиям. Исламу как религии вообще свойственны политическая активность и наступательность. В роли религиозно-политических идеологов, особенно в последнее время, выступают не только представители духовенства. Ислам как средство политической борьбы используется и светскими политиками, которые с помощью религиозных лозунгов пытаются оказать политическое воздействие на широкие массы. Нередко духовенство действует заодно с политиками. Их позиции формируются путем воздействия на узко клановые интересы.

Российские реформы породили различные формы сопротивления и своеобразной адаптации у народов Северного Кавказа. Ввиду объективных социальных, экономических, политических и иных трудностей и проблем, стало возможно проникновение в их среду радикальных религиозно-политических учений, в частности ваххабизма.

Основателем ваххабизма, наиболее экстремистского крыла в мусульманском суннизме, явился Мухаммед ибн Абд аль-Ваххаб (жил в Аравии в XVIII в.) Принципиальными положениями нового учения были неукоснительное соблюдение принципа «таухид» (догмат о единственности и единстве бога Аллаха), отказ от институтов «вали» (святые подвижники) и святых мест, отрицание поздних нововведений («бида») и возврат к раннему исламу. Ваххабизм исповедует братство всех мусульман и требует от своих последователей соблюдения всех установок ислама. Благодаря таким постулатам чрезвычайное развитие получила идея джихада, включавшая в себя целый ряд принципов, от самосовершенствования («великий джихад») до борьбы с неверными («малый джихад»), которую мусульмане называют также «газават».

Наиболее активно ваххабиты действуют в Дагестане, Карачаево-Черкесии и в Чечне, а также на территории иных субъектов ЮФО и ПФО. Как правило, это миссионеры из Саудовской Аравии или местная молодежь, прошедшая учебу в исламских зарубежных центрах. В этих северо-кавказских республиках, как и в других республиках и областях региона, они стали противодействовать таким традиционным проявлениям ислама, как зиярат (паломничество к святым местам), деур (обряд искупления грехов), мавлид (день рождения Пророка) и др., объявляя все это отходом от первоначального ислама и идолопоклонством. Благодаря привлечению в свои ряды большого числа молодежи, ими были спровоцированы значительные столкновения в некоторых мечетях, например, в Дагестане — в мечетях Буйнакского, Кизилюртовского и Цумадинского районов. Как говорит Т.Таджуддин, Верховный муфтий России, председатель ЦДУМ: "В Волгоградской области среди чеченской диаспоры есть молодые люди, придерживающиеся ваххабитских взглядов, и они говорят: «Если на нашем пути будет мой отец или мать, мы даже и с этим не посчитаемся».

Война в Чечне и последующее поражение Москвы привела к новому всплеску ваххабитской активизации в КЧР. Если в 1996 г. ваххабитские общины были лишь в Карачаевске и Учкекене, то уже на следующий год они появились в Зеленчукской и Красногорской станицах, в Черкесске, Усть-Джугуте и Адыге-Хабле. В 1997—1998 гг. карачаевские ваххабиты проходили подготовку в лагерях Хаттаба и чеченских полевых командиров в Сержен-Юрте, Автурах, Урус-Мартане, где они изучали стрелковое оружие, правила ведения боев, захвата гарнизонов, изготовления взрывчатки, минирования и пр.

Карачаевские ваххабиты собирались расправиться и с митингующими на центральной площади Черкесска черкесами, абазинами и русскими, недовольными избранием Главой республики генерала В. Семенова. Черкесы обратились за помощью к родственным им кабардинцам, абхазам и адыгейцам. Карачаевцы намеревались призвать балкарцев, а русские — донских и кубанских казаков. Такая напряженная ситуация продолжала сохраняться в КЧР в течение всего лета 1999 г. Первые шаги в ее исправлении стали предприниматься только после того, как 17 июня были взорваны три жилых дома в военном городке под Владикавказом, 4 сентября взорван дом в Буйнакске, а 9, 13 и 16 сентября прогремели взрывы в Москве и Волгодонске. Несмотря на то, что к настоящему времени практически все исполнители либо пойманы (Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов), либо убиты (Тимур Батчаев, Т. Беджиев), либо в розыске (Ачемез Гочияев), проблема продолжает оставаться. Как считает заместитель муфтия КЧР и Ставропольского края, ректор Исламского института в Черкесске Исмаил-хаджи Бостанов, радикализации ислама в КЧР в немалой степени способствует политика местных властей, их слабость в борьбе с религиозным экстремизмом. «Отсутствие возможности вести разъяснительную работу среди верующих … ведет к сознательной пропаганде того „ислама“, который поставлен на службу экстремистам, имеющим в отличие от нас возможность доводить извращенные идеи до молодежи».

В современных условиях исламские фундаменталисты, в частности ваххабиты, не довольствуются одной религиозной пропагандой. Они активно вступают в политическую борьбу за власть. На территории России деятельность исламских экстремистских организаций «удобно» наложилась на идею национального суверенитета, поставленного по существу выше государственного, федерального суверенитета, что дало исключительную возможность «прикрыть», особенно на первых порах, экстремистские, радикальные требования фундаменталистов формой «национального возрождения», «национальной независимости», принявшей откровенно агрессивную анти русскую направленность. Более того, на лето 2001 г. были запланированы акции по захвату власти в КЧР и КБР силами карачаевских и кабардино-балкарских «джамаатов».

Важно отметить, что первыми забили тревогу по поводу деятельности «возрожденцев» не государственные и правоохранительные органы, парализованные реформами начала 1990-х, а сами мусульмане. Впервые деятельность экстремистов была осуждена на 3 Съезде мусульман Карачаево-Черкесии и Ставрополья в 1991 г. К сожалению, первоначально жесткая позиция большинства мусульман и руководства Духовного управления мусульман Карачаево-Черкесии и Ставрополья (ДУМК-ЧиС), приведшая к уменьшению деятельности экстремистов на территории республики и края, не была развита далее. Это и послужило становлению здесь законспирированных ячеек ваххабитов.

Более результативным был проведенный в Грозном в июле 1999 г. конгресс мусульман Северного Кавказа. В итоговом заявлении-обращении участников конгресса к лидерам Чечни, Ингушетии и Дагестана говорилось о необходимости «объявить все экстремистские течения вне закона, установить контроль над всеми исламскими учебными заведениями, средствами массовой информации во избежание проникновения ваххабитской идеологии в общество».

После конгресса президент Ингушетии Р. Аушев подписал указ о запрете ваххабизма в республике, а в сентябре 1999 г. парламент Дагестана принял закон «О запрете ваххабистской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан». Это беспрецедентный закон, поскольку впервые орган законодательной власти не просто ввел ограничения общего плана, касающиеся религии, но также запретил существование конкретной религиозной школы, без обычного в таких случаях юридического и иного обоснования объявив ее антигосударственной.

Дагестанский пример показывает сложную картину внутренней неоднородности мусульманской уммы, переплетение религиозных факторов с этническими. Дагестан, чрезвычайно пестрый как в этническом плане, так и в вариациях мусульманской религиозной практики, является лидером исламского возрождения на Северном Кавказе: сейчас в республике около 1200 мечетей на более чем 2 миллиона человек населения, преподавание основ ислама включено в программу общеобразовательных государственных школ. Из 10 тыс. российских паломников, eжегодно отправляющихся на хадж в Мекку, более 80 процентов — дагестанцы.

Однако исламское единство не спасает республику от межрелигиозных и связанных с ними межэтнических трений. Распад единого Духовного управления мусульман Дагестана на несколько моно этнических (даргинское, лакское, кумыкское) в феврале 1992 г. привело к общему ослаблению единого религиозного пространства и в определенной степени способствовало наличию открытой конфронтации, основанной на религиозных мотивах. Речь идет о вооруженном конфликте между ваххабитами и сторонниками традиционного братства накшбандийя в селе Чабанмахи в мае 1997 г. В то время российская власть как на федеральном, так и на местном уровне проявила поразительную близорукость и фактически самоустранилась от разрешения опасного прецедента, что в итоге привело к закономерному результату: лидеры ваххабитской общины сел Карамахи и Чабанмахи Кадар-Буйнакского района Дагестана заявили в августе 1999 г. о создании «отдельной исламской территории», живущей исключительно по законам шариата. Год спустя, во время крупномасштабного вооруженного противостояния между федеральными войсками и чеченскими боевиками, эти горные селения были опорными базами мятежников.

Вновь о несовместимости ислама и терроризма российские мусульмане заявили незадолго до событий 11 сентября 2001 г. в США. В Заявлении Координационного центра мусульман Северного Кавказа (КЦМСК) от 17 августа 2001 г. , подписанного Председателем КЦМСК, муфтием Ингушетии Мухаммад-хаджи Албогачиевым, муфтием Дагестана Ахмад-хаджи Абдулаесвым, муфтием Чечни Ахмад-хаджи Шамаевым, муфтием Северной Осетии-Алания Дзанхот-хаджи Хекилаевым, муфтием Карачаево-Черкесии и Ставрополья Исамил-хаджи Бердыевым и муфтием Кабардино-Балкарии Шафиг-хаджи Пшихачевым говорится, что «ислам не совместим с экстремизмом… Лучшим же средством борьбы с экстремистами, выступающими от имени Ислама, является просвещение, доведение до каждого истинных основ своей веры». В Заявлении также указывается о попытках «обелить такое течение, как ваххабизм, что не способствует стабилизации обстановки как в Северо-Кавказском регионе, так и в России».

Проникновение и утверждение среди российских мусульман таких экстремистских течений исламизма, как ваххабизм, показывает, что российское мусульманство переживает затяжной кризис. Он проявляется также в расколе некогда единой общины. Всего в России сложилось около 40 духовных управлений мусульман. Например, абазины относятся к ведению Духовного управления мусульман Карачаево-Черкесии и Ставропольского края, балкарцы входят в Духовное управление мусульман Кабардино-Балкарии. Раскол между мусульманами Дагестана вызван не богословскими расхождениями, а сложными межнациональными противоречиями, общей тяжелой социально-экономической обстановкой в регионе и разным видением перспектив развития этносов.

Сейчас в России сформировались три крупных объединения мусульман: Духовное управление мусульман Европейской части России (ДУМЕР), Центральное духовное управление мусульман России и европейских стран СНГ (ЦДУМ), Духовное управление мусульман азиатской части России (ДУМАР). В июле 1996 г. в Москве был основан Совет муфтиев России. Несмотря на то, что мусульманские деятели России активно участвуют в общественно-политической жизни страны, участвуют в миротворческой деятельности, особенно связанной с урегулированием межнациональных конфликтов, например на Северном Кавказе, их совместное сотрудничество идет с определенными трудностями.

Сложные взаимоотношения между российскими мусульманскими лидерами не позволяют государству не то что проводить последовательную политику, в частности, в отношении мусульманства, но даже затрудняют понять российскую специфику течения ваххабизма. Например, министр по национальной политике В. Зорин заявляет, что «в российской умме напряженная ситуация из-за несогласия ее лидеров. Одни говорят, что те являются ваххабитами, другие — что эти, а общепринятого определения ваххабизма не существует» [Газета, 09.12.2002, с.6].

Одной из особенностей общественно-политической жизни России в 90-х годах стало возникновение исламских общественно-политических объединений (Исламская демократическая партия в Дагестане, Исламская партия возрождения (Астрахань, 1990), Союз мусульман России (Москва, 1995), Нур (Москва, 1995), Мусульмане России (Саратов, 1996) и др.). Партии и объединения придерживаются разных взглядов: от создания на территории отдельного российского региона исламского государства, до развития России как светского правового государства. Они выступают за достижение пропорционального представительства народов мусульманской культуры в органах государственой власти всех уровней, против проектов «губернизации» и превращения России в православную державу.

Война в Чечне не расколола явно российский ислам, не противопоставила его православию. Мусульманские лидеры поняли опасность, которую несет в себе неуправляемая волна «исламского возрождения» в сложное время российских реформ и всеобщей глобализации. Их понимание всей важности и осторожности степени участия государства в делах религии и этнического развития, путем подготовки соответствующих законодательных актов, сделало возможным более полноценное функционирование выделенных институтов государственного регулирования отношений с религиозными организациями и этническими обществами как на региональном, так и на общефедеральном уровнях.

События на Северном Кавказе дают нам достаточно оснований утверждать: христианство и ислам не только не являются объективной основой возникших конфликтов, но напротив, сыграли немалую роль в их урегулировании. Отношения между Русской Православной Церковью и исламом можно назвать стабильными и образцовыми, оказавшими огромное влияние на стабилизацию ситуации в отдельных регионах и на Северном Кавказе в целом.

Активное использование религиозной фразеологии международными банд формированиями, действующими в Чечне, а также группами религиозно-политических экстремистов из других регионов Северного Кавказа, создает устойчивое восприятие ислама как экстремистской религии по своей направленности. Из-за политической конъюнктуры забывается тот факт, что религиозный экстремизм угрожает в первую очередь самому исламу — тому исламу, который на протяжении столетий исповедуется многими российскими народами, который оказал огромное влияние на культуру этих народов и тем самым позволил им занять достойное место в российском и мировом сообществе. Нет никаких оснований рассматривать ислам в качестве идейной основы экстремизма. Абсолютное большинство мусульман не только не восприняло экстремизм религиозных «радетелей», но и активно выступило против деятельности самих экстремистских групп. Очередным подтверждением этому явилось убийство 20 ноября 2002 г. председателя Совета потомков Пророка Мухаммеда, устазов и шейхов Саид-Паши Салихова, расстрелянного с сыном у себя дома в Старых Атагах. Именно такие люди являются наиболее опасными для ваххабитов, стремящихся утвердить «свой» ислам.

Российское государство объективно должно быть заинтересовано в поддержке традиционных форм религий, исповедуемых народами России, в частности, православия и ислама. Прогосударственная направленность обеих религий, отсутствие между ними сколько-нибудь серьезных трений, схожесть стоящих перед этими конфессиями проблем и принципиальное осуждение любых форм экстремизма позволяют рассматривать их как важный фактор укрепления российской государственности, а не как основную причину социальной и политической нестабильности.

Среди возможных путей решения вопроса изоляции радикалистских направлений в исламе можно выделить следующие направления:

1. Причинами распространения ваххабизма являются низкий уровнь жизни, безработица и отсутствие социальных перспектив. В большей мере это религиозное течение воздействует на молодежь, как наиболее беззащитную в социальном плане часть населения. Следовательно, необходима специальная программа социализации молодого поколения,

2. Естественным противником ваххабизма является традиционный российский (кавказский) ислам. Следует повышать авторитет российского ислама, также как и авторитет традиционного (российского) исламского образования. Радикальный ислам имеет тем больше шансов на распространение, чем глубже будет экономический кризис в регионе и чем конфликтнее здесь будет политическая ситуация,

3. Нужно преодолеть наиболее принципиальные расхождения между российскими мусульманскими лидерами (прежде всего в организационном плане), и наладить тесные отношения взаимозаинтересованности и сотрудничества между ними.

Несмотря на то, что российский ислам находится в кризисе, он, вероятно, единственная религия в России, переживающая наиболее сильный подъем. В принципе, в новой истории кавказского ислама нынешнее возрождение этой религии — это второй случай, и они оба всегда были связаны с национально-освободительными движениями. Первый имел место почти 150 лет назад, при имаме Шамиле.

Период имамата Шамиля сыграл большую роль в развитии и укреплении ислама. В то время в это государственное образование входили земли аваров, адыгов, чеченцев. Тогда же, в 50-х-60-х гг. XIX в., среди народов Северного Кавказа стало распространяться учение братства кадирийа — самого распространенного братства в мусульманском мире. Интерпретатором его идей выступил шейх Кунта-хаджи (? — 1867), отрицавший насилие, гнет, войны, тщеславие, за что его не любил и опасался Шамиль. Кунта-хаджи призывал помогать бедным и несчастным, осуждал роскошь и высокомерие, звал к нравственному совершенству, братству, полной покорности властям и терпению. Он утверждал, что мир и равенство на земле нельзя установить с помощью войн и насилия, и следовало во всем положиться на Всевышнего. «Не слушайте самозванных шейхов и имамов, призывающих вас к войне, — говорил он, — не проливайте людской крови. Не поднимайте оружия против русского царя: он действует по воле Аллаха. Если вам велят носить крест, носите его. Ведь это лишь металл. Лишь бы в сердцах вы сохранили веру в Аллаха и пророка, а все остальное вам простится. За оружие беритесь только в крайнем случае». Кроме суфизма кадирийа, охватившего горную Чечню, всю Ингушетию и часть дагестанских народов, значительное влияние среди народов Северного Кавказа имел суфизм накшбандийского толка у аварцев и ряда других народов Дагестана. На его основе при Шамиле оформилось религиозно-политическое движение, известное как мюридизм, которое и при Советской власти охватывало более половины населения этого региона. Мюридизм способствовал сохранению исламских традиций у этих народов, даже в годы ссылок и репрессий были живые носители исламской традиции: шейхи и богословы-алимы.

Принадлежность к суфийскому учению Кунта-хаджи — это показатель влиятельности и значимости человека, дополнительное преимущество. Этот показатель активно используется в светских и религиозных делах: так, по всей видимости, именно эти соображения способствовали тому, что муфтием Чечни стал Ахмад-хаджи Шамаев из влиятельного клана Шамаевых, приверженцев братства Кунта-хаджи. А на выборах президента Ингушетии в начале 2002 г. один из основных претентендов, Мухарбек Аушев, экс-депутат Госдумы второго созыва, часто позиционировал себя как члена религиозного течения Кунта-хаджи. По средним оценкам, учению кадирийа следуеют около 65 процентов чеченцев и 80 процентов ингушей.

В настоящее время существуют различные ответвления братства кадиритов Кунта-хаджи, такие как братство Баммат-Гирея-хаджи, братство Али Митаева, братство Чим-мирзы, братство Батал-хаджи и др. Тарикаты (братства) на сегодняшнем Северном Кавказе — реальность, без учета которой едва ли возможна верная ориентация в выработке социальной и экономической политики, в стабилизации этноконфессиональных отношений.

Как представляется автору, целью проведения соответствующей религиозной политики на Северном Кавказе должна быть поддержка тех течений ислама, которые доказали свою жизненность и влияние в среде горцев, возможность сосуществования с иными идеологическими течениями в российской среде. Среди таких учений в первую очередь следует выделить кадирийа.

Признание человеком важности религиозной веры не означает вовсе, что он является потенциальным верующим. При общем подходе к отмеченной проблеме следует указать, что в этом случае речь идет не столько о тяге к религии в собственном смысле слова, сколько о стремлении к духовному в нынешнем бездуховном обществе с его жестокой конкуренцией, обнаженным до предела практицизмом, пренебрежением ценностями, выходящими за рамки непосредственных материальных интересов. «Россия со своей хвалебной духовностью склоняется с приходом скупого царства прагматизма, успеха и материализма», — отмечал известный итальянский мыслитель и публицист Джульетто Кьеза [Кьеза Д. Прощай, Россия! М., 1997, c. 257]. В ином случае, если подразумевать исследуемый регион, следует отметить дополнительные обстоятельства: здесь речь идет и о поисках таких символов веры, которые помогли бы воспитать сильный характер, способный выстоять во всех перипетиях борьбы за жизнь и право на существование, своего рода жизненную философию, систему морально-этических взглядов. Как точно заметил А.Дж. Тойнби, «когда дом, который возвел Человек, рушится, и он оказывается под открытым небом, подвластный всем стихиям, он опять поворачивается лицом к Богу, чье вечное присутствие не отгорожено теперь тюремной стеною, воздвигнутой самим человеком. Если это действительно так, то междуцарствия, нарушающие мирный ход истории, влияют и на религиозную жизнь, вызывая вспышки интенсивного духовного озарения и взрывы духовной активности» [Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991, с.524].

Рост религиозности наблюдался в 90-е годы повсеместно, что дало возможность ученым говорить о так называемом движении «духовного маятника», когда после нахождения в «атеистическом положении», этот маятник начал движение в обратном, «религиозном» направлении.

Религиозная интерпретация мира является средством овладения миром, освоения многочисленных смыслов окружающей действительности. Вероучение обеспечивает религиозное смыслоозначение повседневной жизни людей, и задает иерархически построенную систему норм, в соответствии с которой одни действия разрешены, другие запрещены, и тем самым определяет моральные позиции по отношению к миру. Религиозность также является побудительной силой, мотивом определенного рода социального действия, направленного на овладение миром. Кроме того, религия воспитывает у своих последователей способность рационализации окружающей действительности.

Социологические исследования показывают, что, в отличие от других регионов страны, население Северного Кавказа в подавляющем большинстве является верующим, причем не формально принадлежащими к опеределенной конфессии, но активными исполнителями необходимых обрядов и церемоний. Последние исследования религиозной ситуации в этом регионе дали следующий результат: уровень верующих среди чеченцев — до 97 %, ингушей — 95 %, карачаевцев — 88 % [Крицкий Е. Религиозный фактор в этно-политической ситуации на Северном Кавказе// Религия и политика в современной России. М., 1997]. По всей видимости, именно такое соседство повлияло на высокие показатели религиозности русского населения Черноземья, Кубани, Ставрополья, которые лидируют среди великорусских административных образований.

Кроме объективных исторических факторов, обусловивших высокий показатель религиозности народов Северного Кавказа, были и другие. Так, как уже указывалось, в течение всех 90-х годов по всей России наблюдался процесс фундаментализации религии, прежде всего ислама, повышалась ее роль для политической и этнической мобилизации. Стали весьма распространенными конфликты в рамках религиозных организаций, развивается сектантство (в том числе тоталитарные секты). Распространение экстремистских вероучений в большей мере происходит среди мусульманских народов Северного Кавказа.

Последние события показывают, что религиозный фактор в политической жизни страны уступает свои позиции этническому, становится взаимосвязанным с ним. Так, несмотря на то, что мусульманские лидеры участвовали в выборах, исходя из исламского постулата о слитности религии и политики, их успехи были заметны в основном на региональных уровнях, тогда как на российском уровне их попытки не были удачны. На выборах в Госдуму РФ в декабре 1995 г. общероссийское мусульманское движение «Нур» получило всего 0,6 % голосов избирателей, а Союз мусульман России даже не смог пройти регистрацию. На парламентских выборах 1999 г. религиозно-политические движения вошли в состав разных общественно-политических блоков, и только таким образом смогли иметь своих представителей в высшем законодательном округе страны: общероссийское мусульманское движение «Рефах» выступило соучредителем движения «Отечество — Вся Россия» и получило 5 мест в парламенте.

В наше время во всем мире наблюдается рост межконфессиональной конфронтации, основная причина которой — в существовании определенного временного разрыва и несоответствии между различными формами организации общества. Противодействие изменениям и попытки сохранить свою идентичность приводят к появлению и росту движений, опирающихся на «обоснованные» доказательства своей исключительности и правоты. Сейчас это наиболее характерно для ислама.

Религиозная ситуация в Северо-Кавказском регионе характеризуется следующими особенностями:

1. бурным ростом исламских общин и мечетей;

2. попытками активизации православных верующих в национальных республиках.

Таким образом, кризисные процессы в СССР и последующий распад этой супердержавы, сегодняшний системный кризис в России, идеология потребительства создают в РФ благоприятные условия для распространения любых форм политического насилия, основными методами которого стали террор, диверсии, захват заложников. Часто в этих целях используется исламское прикрытие. Необходимо подчеркнуть, что сам по себе ислам как религия не является причиной политического насилия. Чаще всего он оказывается лишь формой, в которую это насилие облечено. В настоящее время в регионах традиционного распространения ислама угроза его использования для политического насилия достаточно велика. Об этом свидетельствуют террористические и диверсионные акты в Буденновске, Кизляре, Первомайске, Буйнакске, Москве, Волгодонске; вооруженная агрессия чеченских бандформирований и ваххабитов в Дагестане, вооруженное сопротивление террористов в Чечне и многие отдельные акты террора, ставшие на Северном Кавказе обыденным явлением.

Религия на Северном Кавказе вновь стала обретать полнокровную жизнь, и поэтому государству следует обратить самое пристальное внимание на тенденции и условия исламского возрождения, а также на трудности, с которыми сталкивается РПЦ в зоне военного конфликта. Следует признать, что возможности и степень влияния православия достаточно велики, и теперь следует крайне взвешенно, особенно в условиях исламского прозелитизма. Только такой подход позволит избежать роста межконфессионального напряжения, во многом связанного с проблемами этнонационального развития народов Северного Кавказа.

Последнее десятилетие знаменательно тем, что в ряде регионов страны приобретают влияние разные Этнорелигиозные политические течения, которые выражают интересы не одного, а группы этносов, объединенных общей идеей или идеологией.

Происходящие на Северном Кавказе, как и везде в России, изменения, детерминирующие трансформацию общества от существовавшего прежде «традиционного» к современному, пост советскому, неизбежно активизирует этническое сознание. Дело в том, что гносеологические представления об этноконфессиональной ситуации в национальных регионах СССР были оторваны от имевших место реалий. Религия не признавалась в качестве социальной силы (вернее, ей отказывали в наличии влияния), а изучение народов страны получало однобокое развитие, например, не использовались методы социологических исследований (ввиду отсутствия социологии как таковой), политологический анализ заключался в выяснении, по сути, одного вопроса: приверженности идеям классиков социализма и коммунизма.

Между тем, изучение этнического компонента общественного сознания позволит прогнозировать параметры роста этнизации общественных отношений в стране, поскольку без принятия в расчет этого компонента, даже самый тщательный анализ социальных процессов, несмотря на их многостороннюю классификацию, определение их взаимообусловленностей и взаимосвязанностей, не даст объективной картины указанного типа отношений.

Несмотря на определенные успехи Советской власти в формировании национального самосознания, которое должно было заменить «родовое», самосознание народов Северного Кавказа в значительной степени сохраняло приверженность к семейно-родственным, тейповым, субэтническим интересам, что вообще присуще традиционным обществам. На уровне бюрократии сохранение этнической дифференциации прослеживалось даже в большей степени, чем в массах, и это также влияло на социально-политическую ситуацию в данном регионе. Сохранению этнического самосознания в период советской власти способствовала и сама советская структура управления, когда новая система власти и управления легко вписалась в традиционную схему социальных отношений коллективизма и старшинства. Далее, это же традиционное самосознание позволяло сопротивляться некоторым аспектам советской модернизации, потенциально угрожавшим существованию привычного образа жизни, таким как атеизм, национальная ассимиляция. «Исторический многовековой опыт подтверждает исключительную внутреннюю устойчивость национальных общностей и свидетельствует, что всякое внешнее насильственное ограничение или ущемление их „самостоятельности“, суверенности, не ослабляет внутренних сил этой устойчивости, а в конечном счете усиливает» [Громов Ю. А. Диалектика межнациональных отношений //Истины и ценности на рубеже 20-21 вв. — М., 1992, с.60].

С началом кризисных процессов в Советском Союзе с начала 80-х годов члены этносов стали осознавать общность своей исторической судьбы. Государственные реформы, проводимые с начала 90- годов привели к тому, что вновь избранные руководители республик, в соответствии с волей своих народов (вернее, доминирующего, или «титульного» этноса), старались создать внешне видимые атрибуты для выделения своей этноспецифики. Благодаря активной деятельности деструктивных сил, народы Северного Кавказа восприняли политику государства, направленную на проведение реформ в политике, экономике и культуре как губительную, прежде всего, для них самих. В этом — одна из основных причин последовавших событий на Северном Кавказе.

Изменения в общественном сознании, имевшие проявления повсеместно, не могли не учитываться правящими кругами национальных регионов, тем более, если они только недавно пришли к власти и именно на волне ура-патриотических и националистических чувств. Все смелее ими утверждался тезис о несомненной специфичности подходов к разным областям жизни при учете национального элемента, традиций и обычаев. Такие заявления позволили им в достаточно короткий срок фактически узурпировать всю полноту власти у себя в регионе: и исполнительную, и законодательную, и судебную. К этому периоду новейшей истории России уходят корнями расцвет таких специфических проявлений национализма на местах, как внутриклановая, межродовая солидарность и борьба. Эти внутриэтнические трения на субэтническом уровне носят подспудный, но не менее опасный характер. Это проявляется практически у всех национальностей, населяющих регион ЮФО. Например, достаточно ярко субэтнические, или, вернее, межтейповые противоречия проявляются у чеченцев и народов Дагестана. Клановая система, основанная на преданности этносу и клану, да еще поддерживаемая сознанием своей конфессиональной особенности, является питательной средой коррупции и бюрократизма — их особой и чрезвычайно опасной формы.

Таким образом, этнический и религиозный факторы, образуя нередко каркас внутреннего мира человека, его мировоззрения, мотивируют его соответствующую внешнюю деятельность и поведение. Для современной России присущи и другие тенденции, с той или иной стороны характеризующие степень активности или забвения этнического фактора в политике государства. Между тем, это важный момент; в частности, по мнению зарубежных аналитиков, национальный вопрос, наряду с другими обстоятельствами, обусловил распад супердержавы, каким был Советский Союз [Янг К. Диалектика культурного плюрализма: концепция и реальность //Этничность и власть в полиэтничных государствах: Материалы международной конференции. 1993 г. — М., 1994, с.88].

При изучении этнорелигиозной ситуации в 90-е годы ученые пришли к выводу, что имевшийся кризис в развитии этноконфессионального был обусловлен наличием адаптационных кризисов, через которые проходят социумы при переходе от аграрно-сословных этнообщностей к постиндустриальным и индустриально-гражданским обществам, а также ввиду новейших проблем социально-экономического характера [Колесова Л. Причины современных межэтнических и межконфессиональных конфликтов //Общественные науки и современность. 1992. № 1, с.117; Стрелецкий В. Этнотерриториальные конфликты: сущность, генезис, типы // Идентичность и конфликт в пост советских государствах. М., 1997].

Сказанное можно отнести ко многим этносоциальным общностям современной России, в первую очередь в регионе Южного Федерального округа (ЮФО). Этот момент тем более значим, что речь идет о регионе, чрезвычайно пестром по национальному, религиозному, культурному составу. Регион Северного Кавказа является немалой частью ЮФО, хотя и составляет всего 3 процента территории России. Здесь живет 12 процентов ее населения. Сюда входят 10 субъектов Федерации — семь республик, два края, одна область. В этих субъектах Федерации проживает более 55 народов и этнических групп, а также более чем 100 национальных меньшинств.

Некоторые субъекты федерации, желая расширить свои полномочия, вызывали ослабление единства и целостности Российской Федерации. Наиболее крайние националистические элементы, искажая принятые международные толкования права народов на самоопределение, стали заявлять, будто вхождение республики или иного субъекта в состав Российской Федерации, как еще одной единицы, вовсе не исключает и односторонний выход (из Российской Федерации). На этой основе в ряде национальных субъектов федерации стали развиваться националистические, сепаратистские, а иногда и террористические движения и организации.

Следует признать, что и сами федеральные власти своими неуклюжими решениями в области национально-этнических отношений также способствовали ухудшению ситуации на Кавказе. Так, в декабре 1992 г. в «Российской газете» была опубликована статья зампреда бывшего Госкомнаца В. Лысенко, чья стратегия (а значит, стратегия государства) в области межнациональных отношений была определена просто и бесхитростно самим названием статьи: «Федеральный центр должен соблюдать нейтралитет» [Российская газета, 1.12.1992]. Именно такая политика Москвы позволила ей самоустраниться от решения самых насущных проблем, связанных с сохранением единого государства, прежде всего — в Чечне.

Фактически с осени 1991 г. по осень 1999 г. Чечня была зоной слабого присутствия, или, вернее, практически полного отсутствия федеральной власти. Детонаторами антигосударственных событий в Чечне явились: съезды чеченского народа осенью 1990 г. и лета 1991 г., оформление радикально-национального движения во главе с Джохаром Дудаевым и его приход к власти в сентябре-октябре того же года, и все остальные события, имевшие место после таких потрясений.

Остальные чеченские политические события, в частности выборы, на самом деле вели только ко все большей легитимизации сепаратистов. После осенних выборов Дудаева и последующего провозглашения им независимости Чечни наступил период затяжных военных действий, завершившийся уничтожением Дудаева и временной анархией среди чеченских лидеров, окончательно ставших на путь бескомпромиссного военно-террористического противодействия Москве. Последующие выборные мероприятия все более походили на фарсы. Выборы главы Чечни, состоявшиеся 17 декабря 1995 г., проходили с нарушениями российского законодательства. Боевики пытались сорвать голосование (захватили больницу в Гудермесе, взорвали избирательный участок в Грозном), но выборы были признаны состоявшимися. Главой Чечни был избран премьер Доку Завгаев, получивший 60 % голосов. Он правил до августа 1996 г., когда в Грозный вошли боевики и установили свой контроль над городом. Выборы в народное собрание республики и выборы президента России, состоявшиеся 16 июня 1996 г., показали неспособность центральных властей влиять на ситуацию в Чечне. Переговорный процесс, начавшийся между сепаратистами и Москвой, привел к логичному результату: к началу 1997 г. Когда из Чечни были выведены все подразделения МВД и Минобороны России, Кремль не имел никакой возможности влиять на выборы президента и парламента республики. Эти выборы состоялись 27 января 1997 г., президентом был выбран премьер-министр коалиционного правительства Аслан Масхадов (60 % голосов), бывший начальником главного штаба сепаратистов. Особенность этих выборов состояла в том, что помимо чеченских беженцев в Ингушетии, в них принимали участие и 10 тыс. чеченцев-акинцев, специально приехавших в Чечню из Дагестана.

Вовлечение в том или ином качестве в войну в Чечне чеченской диаспоры в Дагестане и Грузии показывает устойчивость и высокий уровень связей между чеченцами, какому бы тейпу они ни принадлежали. Грузинский опыт (так называемая Панкисская проблема) интересен тем, что чеченцы-кистинцы (жители Панкиси, гористой местности размером 30 на 7 километров, входящей в состав Ахметского района) оказали самый радушный прием тем соотечественникам, которые с осени 1999 г. по Военно-Грузинской дороге и через Аргунское ущелье стали проникать в Грузию. К 2002 г. их оказалось здесь около 8 тыс. чел. Наличие лагерей подготовки террористов в Панкиси до последнего отрицалось официальным Тбилиси, пока не произошла трагедия «Норд-Оста» в октябре 2002 г., после которой были закрыты многочисленные вайнахские организации, экстрадированы несколько боевиков, перешедших границу с Грузией. Однако политика Президента Грузии Шеварднадзе в отношении «чеченского вопроса» непоследовательна, во многом ориентирована на конкретные случаи и зависит от мнения Вашингтона. Позиция же Москвы до последнего времени была, несмотря на желание покончить с внешней подпиткой сепаратистов, не до конца четкой. Она также зависела от многих факторов, среди которых важное место занимало стремление удержать под контролем непростую ситуацию на Северном Кавказе.

Именно жесткие заявления премьера Путина о необходимости преодоления такой непонятной ситуации после августовского рейда боевиков-ваххабитов в Дагестан принесли ему большую популярность. 26 декабря 1999 г. началась операция по освобождению Грозного от засевших там боевиков, которая завершилась через месяц прорывом некоторой части бандитов в горы с последующим взятием столицы республики. С тех пор ситуация в республике изменилась кардинально, и уже можно говорить о реальном приближении конца военной, и началу гражданской части мероприятий по возвращению Чечни в конституционное поле России.

В ходе первой чеченской кампании Москва пыталась поставить во главе республики человека со стороны (во главе правительства Чечни был генерал Н. Кошман), но это вызвало резкое недовольство чеченцев. Тогда ставка была сделана на самих чеченцев. В начале 1995 г. Чечню возглавило правительство национального возрождения Саламбека Хаджиева, которое создала оппозиция. Осенью того же 1995 г. к власти был призван ряд прежних партийных руководителей, в том числе и бывший глава Чечено-Ингушского обкома КПСС и глава Верховного Совета республики Доку Завгаев. В конце 1995 г. он и выиграл выборы президента Чечни, но у власти был до августа 1996 г., когда Грозный был взят боевиками.

Во вторую чеченскую кампанию старые ошибки были учтены: было решено сразу поставить во главе Чечни чеченца; учитывая менталитет и религиозность чеченцев, идеальной кандидатурой могло стать духовное лицо. Переговоры с муфтием Ахмадом Кадыровым были успешны, и летом 2000 г. он стал Главой Чечни. А. Кадыров был приближенным Масхадова и духовным лидером Чечни, объявлявший газават России в первую войну. Москва рассчитывала на духовный авторитет Кадырова и его старые связи, на возможность перетянуть к себе бывших соратников. Многие наблюдатели считали, что влияние Кадырова ограничено, что его не признают не только боевики, но даже многие лояльные Кремлю чеченцы и чеченская диаспора за пределами Чечни. Тем более, что финансы Москва решила доверить стороннему человеку — бывшему главе правительства Ставропольского края С. Ильясову. Однако дальнейшие события показали, что не все так однозначно в чеченских делах.

Практика показывает, что от человека, представляющего в Чечне Центр, зависит многое, так же как многое зависит от него самого, как от личности. Координация деятельности федеральных органов исполнительной власти по восстановлению экономики и организации жизнеобеспечения в республике, оказание содействия в восстановлении там органов государственной власти — все это требует от человека знания Чечни буквально «изнутри». Видимо, именно этих качеств не хватало М. Бабичу, бывшему вице-губернатору Ивановской области, сменившего на посту главы правительства ЧР С. Ильясова, опытного хозяйственника и знатока чеченских традиций. Явное столкновение между К. Ахмадовым, Главой Чечни, и М. Бабичем в январе 2003 г. послужило лишь поводом для конфликта из-за права назначения министра финансов ЧР. На самом деле тут затрагивался вопрос авторитета и влияния местной чеченской администрации против «варягов», тем более, накануне таких важных мероприятий, как референдум по Конституции (23 марта 2003 г.) и последующие выборы Президента республики.

Поиск и последующая поддержка всех здоровых сил общества, как внутри республики, так и за ее пределами с целью консолидации этих сил приводят к различным компромиссным вариантам, когда Москва начинает терять контроль над ситуацией. Назначение А. Попова премьер-министром Чечни показало, что, взяв в споре между Главой администрации и бывшим премьером Бабичем сторону первого, Кремль уже это посчитал достаточной уступкой Кадырову и настоял на очередном «варяге».

Если случай с Поповым можно считать в определенной степени удачным, то идею с ускоренным возвращением беженцев в республику, громогласно объявленной в самом конце 2002 г., такой не назовешь. Это, конечно, символизировало бы окончание военной фазы обстановки Чечне и становление нормальной жизни, но от такой оценки ситуация на месте не становится таковой.

Ликвидация палаточных городков «Иман», «Сацита», «Спутник», «Алина» и других на территории Ингушетии и переселение чеченцев обратно в республику должна была стимулироваться строительством пунктов временного размещения беженцев (ПВР), однако этого не случилось. Приостановка по объективным причинам переселенческих мероприятий, опять-таки, не улучшила имидж федеральных миротворцев, поэтому нет недостатка в новых предложениях и идеях, могущих показать «новизну» подходов центра к чеченским делам. Так, по словам Уполномоченного по правам человека О. Миронова, необходимо принять декларацию «Чечня и права человека», которая явится «важной предпосылкой для проведения референдума (23 марта 2003 г), подготовить общественное мнение к принятию Конституции». Каждый человек в Чечне должен «вносить необходимый вклад в политическое, экономическое и нравственное возрождение республики», уверен Миронов [Газета, 29.01.03, с.2]. Немалые финансы направляются в Чечню для проведения восстановительных работ. Планируется, что в Чечню в 2003 г. поступит около 20 млрд руб.

С целью нахождения нужной формулы политической стабильности на Северном Кавказе, жестко связанной со стабилизацией ситуации в Чечне, в начале ноября 2002 г. Президент В. В. Путин обнародовал новый план мирного урегулирования ситуации в этой республике. Очевидно, что корректировать свою политику в отношении Чечни Москву заставил тер акт на Дубровке, который полностью изменил расклад сил вокруг Чечни. Замена боевиками тактики ведения боевых действий определила и замену отношения федеральных властей к чеченской и всей северо-кавказской проблематики.

Москва приостановила вывод войск и объявила о «жестких адресных зачистках», а Аслан Масхадов, глава сепаратистов, названный Мовсаром Бараевым руководителем операции, был сравнен Путиным с бен Ладеном и муллой Омаром. Одновременно были предприняты политические меры: Путин заявил представителям чеченской общественности, что власть в республике должна как можно скорее перейти к самим чеченцам. При этом особое внимание было привлечено к проведению референдума по Конституции и выборам президента. Таким образом, власть реально призналась в том, что достижение политической и иной стабильности в регионе и в целом в стране зависит от полномасштабной нормализации ситуации в Чечне. По словам зам. главы президентской администрации В. Суркова, федеральный центр готов предоставить Чечне «широчайшую автономию». Что это такое и как будет осуществляться этот процесс, видимо, не скоро будет ясно: дело в том, что в 2005 г. должен вступить в силу новый порядок разграничения полномочий между центром и регионами, согласно которому не должно быть никаких особых статусов в правовом поле России.

Прошедший 23 марта 2003 г. референдум в Чечне показал не столько влияние и силу центральной власти, сколько влияние и власть А.Кадырова, которые и обеспечили высокий процент голосов (более 90 %), ответивших положительно на все три вопроса.

Стремление Москвы поскорее навести более или менее определенный порядок в Чечне вряд ли связано с грядущими выборами Президента РФ весной 2004 г., или же думскими зимой 2003 г. По мнению многих политологов, Чечня у избирателей не ассоциируется с Путиным, а иракская проблема и вовсе отодвигает эту проблему на задний план с повесток международных организаций и учреждений. Среди основных причин попыток Москвы разрешить наконец чеченскую задачу следует указать объективную усталость российского общества от этой непонятной войны, и стремление властей поставить боевиков вне закона. Как выразился в начале марта 2003 г. начальник Генштаба ВС РФ А. Квашнин, после референдума масхадовцы «из статуса бойцов национально-освободительного движения сразу превратятся в бегающих по горам бандитов» [Коммерсант ВЛАСТЬ, № 9, 2003, с. 31].

Продолжающаяся политическая нестабильность в России, ограниченные способности политических структур страны выполнять основное предназначение государства — быть гарантом устойчивости социальных, экономических и иных процессов, безусловно, стимулировало с распадом СССР процесс той или иной вовлеченности соседних северокавказских республик и великорусских субъектов в конфликт в Чечне. В ходе этого многолетнего конфликта имели место организация и посылка «добровольцев» на ту или иную конфликтующую сторону, незаконные поставках оружия и военного снаряжения, финансовая поддержка и т. д.

Этой вовлеченности способствовали и чисто военные факторы — приграничность конфликтов и возникающая отсюда возможность подрывной деятельности и терроризма на российской территории, а также против вооруженных сил России, находящихся в данной конфликтной зоне. Факторы социального характера в виде неорганизованных миграционных потоков беженцев, криминализация обстановки на прилежащих к конфликтам территориях, активизации торговли оружием и распространения наркотиков также создавали угрозу безопасности множеству субъектов России.

Существующий подход к оценке ситуации на юге России, как представляется автору, мало учитывает в необходимой степени глубинных основ, программы поведения, заложенных в каждом человеке, для которых практически невозможно «законодательное разрешение», а именно: этнических и религиозных факторов.

В современном российском обществе присутствуют, наряду с общегосударственной политической культурой, самые разные политические культуры отдельных этнических, конфессиональных, региональных субъектов, различающиеся в политической жизни специфическими взглядами и предпочтениями. Это так называемые политические субкультуры — совокупность политических ориентаций многих людей в рамках данной культуры. Северокавказская политическая субкультура характеризуется тем принципиальным обстоятельством, что здесь чрезвычайно сильны обычаи и традиции. Процесс «национального возрождения» сопровождается реанимацией тейповых, джааматовских, ущельных, фамильных и других патриархальных связей. Относительная устойчивость политических режимов и правящих элитных кланов в пост советское время, сыгравшая в целом стабилизирующую роль, не способствовала развитию традиций прямого народовластия, нормальной смены и сосуществования элитных кланов. Это чревато конфликтами и затрудняет преемственность власти. Кроме того, проблема внутреннего сепаратизма в Северо-Кавказских республиках, давнего совместного и смешанного проживания граждан различной национальности, должна решаться на путях улучшения системы управления, сменяемости власти и более широкого представительства различных групп в органах власти, а не дальнейшего деления органов власти в условиях, когда невозможно провести административные границы по границам этнических ареалов.

Существует также и так называемая проблема «разделенных народов», которая наиболее опасно заявила о себе после распада СССР, когда новые административно-политические границы привели к новой нарезке этнических ареалов проживания лезгин, осетин, других приграничных народов. Она нашла свое выражение в форме выраженного межэтнического конфликта в ходе осетино-грузинского и осетино-ингушского противостояний. Ингушско-осетинское вооруженное противостояние в Пригородном районе, наряду с войной в Чечне, является наиболее ярким примером подобных территориальных споров.

Война между осетинами и ингушами вспыхнула осенью 1992 г. из-за Пригородного района Северной Осетии. Она длилась четыре дня — с 30 октября по 2 ноября, и стоила нескольких сот жизней с каждой стороны. Корни конфликта уходят в 20-е-40-е годы, когда эта территория (вместе с Владикавказом (тогда Орджоникидзе)) попеременно входила в состав то Осетии, то Ингушетии (Чечено-Ингушетии). Попытка ингушей вернуть себе эту землю после возвращения из сибирской ссылки в 50-х годах не принесла успеха: Пригородный район остался в составе Осетии, хотя туда и вернулись многие спец поселенцы. Разговоры о «восстановлении справедливости» среди ингушей велись постоянно, что давало повод осетинским властям с подозрением относиться к ингушам. Ингушам было трудно получить работу в Осетии, а в 1982 г., после случавшихся годом ранее антиингушских выступлений в Орджоникидзе, вышло постановление местных органов власти, ограничивающее прописку в этом районе, причем эти ограничения коснулись именно ингушей. Распад СССР, раздел между Чечней и Ингушетией вновь обострили территориальную проблему и вызвали кровопролитные бои между осетинами и ингушами, захватившими столицу Осетии. В итоге все ингуши были выселены из этого района, их дома разграблены и сожжены.

После относительной стабилизации обстановки центральные власти стали искать возможности для возвращения беженцев, чтобы делом ответить на постановление, принятое в марте 1993 г. северо-осетинским Верховным Советом о «невозможности совместного проживания» осетин с ингушами. Реальное возвращение началось только после подписания президентами Ингушетии и Осетии «Порядка возвращения и расселения беженцев и вынужденных переселенцев» в конце июня 1994 г. Ингуши стали возвращаться в Осетию, но уже жили отдельно от осетин. Такие села, как Чермен, Тарское поделены на осетинскую и ингушскую части, дети ходят только в свои «национальные» школы, причем власти в Пригородном поощряют такую сегрегацию. Но есть и другой пример: в школу села Куртат ходят и ингуши, и осетины. А руководство сел Октябрьское, Южный, Чернореченский и других продолжают отказывать ингушам поселиться на их землях.

Разрешение этого сложного узла проблем возможно, например, на принципах «либерального национализма», то есть такой организации общественной жизни республик, которая предполагает сочетание устойчивости ныне существующих государственных и административных границ со свободой этнической самоорганизации, в том числе и в межгосударственных масштабах.

Выборы президента Республики Северная Осетия летом 2002 г. показали, что республиканские власти с пониманием относятся к нуждам и проблемам ингушей. Правительству А. Дзасохова удалось убедить и ингушей, и осетин в необходимости и возможности совместного проживания, и оказывать реальную помощь беженцам в обустройстве и работе. Однако в целом проблема продолжает сохраняться, как и многие другие проблемы, характерные для многонациональных субъектов РФ, переживших межнациональные столкновения.

Среди таких проблем следует выделить также проблему «двойных республик», которая сводится к требованию раздела Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Здесь инициаторами выступают этнополитические движения адыго-язычных народов. В случае невозможности урегулирования таких заявлений, в дальнейшем не исключен силовой конфликт между титульными этническими группами соответствующих республик, в который могут быть втянуты и другие народы и группы (например, казачье население Северного Кавказа).

Разделение Карачаево-Черкесии по национальному признаку не теряет своей остроты и перспективы. Ситуация осложняется и таким специфическим вопросом, как формы представительства этносов во властных структурах республики. Черкесская сторона (по переписи 1989 г. — 9,7 % населения КЧР) настаивает на паритетной основе, карачаевцы и русские (соответственно 31,2 % и 42,4 %) — на пропорциональной. Во второй половине 90-х годов Правительство КЧР было сформировано по принципу пропорционального представительства: из 53 мест русским (42,4 %) отведено 23 (43,39 %), карачаевцам (31,2 %) — 18 (33,97 %), черкесам (9,7 %), — 6 (11,32 %), абазинам (6,6 %) — 4 (7,55 %), ногайцам (3,1 %) — 2 (3,77 %).

Между тем, во время правления В. Хубиева, руководившего республикой на протяжении 17 лет, кадровая ситуация в КЧР была совершенно иной: так, в 1995 г. президиум Совета Министров был сформирован на паритетной основе и состоял из 15 человек (по три представителя от каждого из пяти народов республики); из 29 членов Совмина 11 (38 %) составляли русские, 8 (27,5 %) — карачаевцы, 4 (13,8 %) — черкесы, 3 (10,3 %) — абазины, 3 (10,3 %) — ногайцы; среди 10 министров было шестеро русских, карачаевец, черкес, абазин и ногаец и т. д.

Проблему власти в КЧР нельзя решить без учета ситуации и мнений политиков в Кабардино-Балкарской Республике (КБР) и Республике Адыгея (РА). Народы этих северо-кавказских республик довольно остро ощущают свое тюркское (карачаевцы, балкарцы и ногайцы) и адыгское (кабардинцы, черкесы, адыгейцы и абазины) единство. Разумеется, наиболее выраженно такие настроения проявляются в КЧР и КБР, где существуют два этнополитических полюса: карачаево-балкарский и кабардино-черкесский.

В ряде случаев этнополитический конфликт приобретает характер этнотерриториального. Например, имеется такая проблема, как требование ногайцев вернуть им прежде ногайский Икон-Халкский район, переданный в 1957 г. Черкесии и переименованный в Адыге-Хабльский (букв. «селение адыгов») район. Здесь ногайцы продолжают составлять значительную часть населения района, едва ли не вдвое превышая число жителей черкесского происхождения (не менее 40 % против 22 %).

Напряженные отношения, взаимная подозрительность этих двух этнических групп обусловили присутствие в КЧР во время обоих туров выборов в 1999 г. Главы КЧР (В. Семенов и С. Дерев) кабардинских, балкарских и абхазских волонтеров. Если бы конфликт перешел в вооруженное противостояние, то каждая из сторон рассчитывала на помощь своих традиционных союзников: адыги — на абхазцев и на часть чеченских полевых командиров, воевавших в Абхазии на стороне Конфедерации горских народов Кавказа; карачаево-балкарцы — на своих союзников и противников абхазов — сванов, а также ногайцев и кумыков. Таким образом, в результате конфликт власти в маленькой кавказской республике, совпавший по времени с войной в Чечне, мог превратиться в глобальную войну «всех против всех» на всем пространстве Северного Кавказа. Эта война способна уничтожить не то что устоявшийся здесь порядок, но и основы самой российской государственности. Эскалация межэтнического конфликта возможна и в этом году, поскольку на 15 июня назначены выборы президента республики.

Межэтнические противоречия по вопросу о власти в острой форме характерны и для Дагестана. Здесь еще в советское время кадровая ротация производилась на основе паритета и учета интересов трех крупнейших этнических групп: аварцев, даргинцев и лакцев. Наиболее ярко и драматично межклановая (межэтническая) борьба в этой республике имела место в попытке вооруженного мятежа в Махачкале в 1998 г.

Что касается межэтнических трений, связанных с религиозными, то они присутствуют в этой республике всегда, как, впрочем, и в других северо-кавказских республиках. Одним из последних свидетельств накала таких проблем явилось покушение 28 марта 2003 г. на депутата Госдумы от РД Г. Махачева, аварца, одного из наиболее вероятных преемников председателя Госсовета М. Магомедова, даргина по национальности. По негласному закону о ротации, к руководству республикой после более чем десятилетнего правления даргинов должны прийти представители другой крупной дагестанской национальности; к данному времени именно аварцы оказались наиболее активными и близкими к этой цели. Впрочем, выборы нового руководителя состоятся только через три года, и в целом в республике продолжает сохраняться расклад этнополитических сил, что подтвердили недавние выборы в местный парламент, состоявшиеся 16 марта. Может, поэтому, стремясь сохранить статус-кво на всех уровнях власти, окружение депутата заявило, что его стремились устранить тех, кто недоволен его деятельностью «по борьбе с сепаратизмом, международным терроризмом и ваххабитскими течениями», и напоминает о вынесении в свое время Махачеву смертного приговора по решению так называемого шариатского суда ваххабитов.

Итак, в этнических регионах Северного Кавказа проблема власти решается, прежде всего, путем установления так называемого этнократизма, когда выборные и назначаемые должности представители титульного народа занимают путем разного рода комбинаций и юридических ухищрений. Имели место также и явные признаки этнической дискриминации; например, в Адыгее в конституционной норме было закреплено требование об обязательном знании кандидатом в Президенты, наряду с русским, также языка титульного народа.

Этнический фактор является важным моментом системообразующих социальных связей и отношений, которые исторически сложились в территориальном и социальном пространстве и которые консолидируют социальные элементы. Характер отношений (связей) между составляющими общность элементами (субэтносы, индивидуумы и т. п.) мог быть разным, в зависимости от сферы соприкасающихся интересов.

Изучение механизма возникновения, развития и протекания межнациональных конфликтов на Северном Кавказе и в целом в России, позволяет выделить три основных противоречия, в которых, по мнению автора, сконцентрированы все проблемы политической, экономической и духовной сфер жизни национальных республик:

• противоречие между уровнем развития межнациональных отношений и формой национально-государственного устройства;
• противоречие между движениями и партиями, вновь созданными организациями и официальными органами управления республиками;
• противоречие между необходимостью в интересах дальнейшего развития общества ликвидации существующей элиты, номенклатуры, приверженной методам административно-командного и авторитарного управления, и стремлением ее сохранить, реанимировать и приспособить к решению насущных задач.

Эти противоречия тесно взаимосвязаны между собой, они свидетельствуют, кроме этнической, о значительной роли социально-политической природы межнациональных конфликтов и отражают важнейшие грани системного кризиса общества.

Распад Советского Союза и всего единого народно-хозяйственного комплекса страны объективно привел к тому, что в очень трудном положении оказались народы окраин, и, прежде всего, Северного Кавказа. Экономический кризис, наиболее сильно ударивший по социальной сфере, своей основной причиной имел то, что экономика Северного Кавказа была глубоко интегрирована в плановую систему. Такое положение дел предусматривало объемные дотации для национальных образований; кроме того, экономика Кавказа была тесно связана с обслуживанием массового туризма и отдыха, что обеспечивало немалые доходы граждан.

Социально-экономическая структура региона, характер исторических, культурных, этнических и других его особенностей должны в первую очередь принимать во внимание принятие решений о структуре, содержании, методах работы всех местных органов власти. Этнические и религиозные факторы, по причине продолжающихся в странах СНГ и в России в последнее время глубоких политических и социальных трансформаций, превратились в важнейшие параметры общественной жизни.

Кризис на Северном Кавказе привел к полнейшему разрушению прежней советской экономики и породил маргинализацию и люмпенизацию практически всех социальных слоев населения региона, что повлияло на формирование широкой социальной основы для всех видов уголовной преступности и политического экстремизма. Переход от хаотического состояния, в котором пребывало общество в конце 80-х — начале 90-х гг., к политическому экстремизму и далее к политическому насилию стал неизбежным в условиях развития и углубления уже сформировавшихся противоречий в ходе развития общества на стыке веков.

Все возраставшие социально-экономические проблемы Северного Кавказа, ослабляя федеративные отношения, продолжали оказывать свое негативное воздействие на дальнейшее развитие межэтнических противоречий. Попытки изменить ситуацию разными способами, например, предоставлением Ингушетии статуса свободной экономической зоны, так и не привели к желаемому результату (привлечение зарубежных инвестиций, подъем экономики, уровня жизни и др.), что, в принципе, было ожидаемо, прежде всего, исходя из войны в соседней Чечне и общей нестабильной ситуации в регионе.

Продолжают сохраняться значительные диспропорции между северо-кавказскими народами по основным социально-экономическим показателям (социальная защищенность, уровень образования, распределение по сегментам рынка труда и т. д.) даже в пределах одной республики. Например, к лету 2002 г. в Ингушетии 45 % работоспособного населения не имела работы, из 8 тысяч зарегистрированных предприятий только пятая часть ведет легальный бизнес. И при этом каждое второе предприятие работает убыточно. В результате этого поступления налоговых платежей с начала года сократились почти на 64 %, уровень дотаций из федерального бюджета достиг более 87 % [Южный Федеральный, 21.08.2002, с.2]. Всего же безработных на Северном Кавказе, по подсчетам экспертов, достигает 1 млн 200 тыс. человек [Независимая газета, 3.12.2002, с.5]. Еще более глубоки различия между республиками по уровню социально-экономического развития и уровню жизни населения, его социальной защищенности, причем по этим параметрам большинство национальных республик Северного Кавказа занимает последние места в ЮФО, их экономика поддерживается только за счет финансовых вливаний Москвы.

С рассматриваемой точки зрения Чечня представляет собой особый случай. Если в первой половине 90-х годов федеральный центр старался не обращать особого внимания на внутри чеченскую ситуацию, то после Хасавюртовских соглашений и вовсе самоустранился от решения насущных северо-кавказских проблем. С момента начала второй чеченской кампании власти Ичкерии были объявлены вне закона, действующие договоренности аннулированы. С началом освобождения территории республики от боевиков встала задача создания органов гражданского управления. Тогда же Москвой был назначен спец представитель правительства РФ в ранге вице-премьера Н. Кошман. Этот институт просуществовал до лета 2000 г., когда в июне был издан указ «Об организации временной системы органов исполнительной власти в ЧР». Главой местной системы органов исполнительной власти был назначен А. Кадыров. Полгода спустя в январе 2001 г. путинским указом временная администрация была преобразована в постоянную, сформировано правительство во главе с С.Ильясовым. Тогда же, в январе, была утверждена «Федеральная целевая программа восстановления экономики и социальной сферы в ЧР в 2001 г.», согласно которой в 2001 г. в республику было направлено до 15 млрд руб. В 2002 г. Чечня получила около 24 млрд руб., а выше уже указывалось, что на 2003 г. на социально-экономическуб сферу республики предусмотрено выделить около 20 млрд руб.

Однако не стоит полагать, что решением (или началом решения) экономических проблем можно будет считать закрытой северо-кавказскую тему. Этнические, религиозные, мировоззренческие составные части человеческого существования также немаловажны, а может, более важны. К слову, если бы мировоззренческий аспект личности человека нечего не стоил, то и обеспечение соблюдения законов не представляло бы никаких проблем. Но поскольку это не так, то не только сам механизм обеспечения соблюдения законов обычно оказывается несовершенным, но и сама структура этого механизма влияет на упомянутые выше результаты, то есть влияет на поведение человека.

Таким образом, при анализе воззрений отдельных людей и целых этносов необходим комплексный и системный анализ процессов, протекающих как в конкретном месте в конкретное время, так и находящихся под влиянием сторонних процессов. Следовательно, человека надо рассматривать не только как самостоятельную единицу — личность, но также как элемент единого социального целого — этнической сообщности, и как носителя определенных черт этого организма.

По отношению к отдельному человеку общество может выполнять различные функции — содействовать раскрытию его потенциальных способностей, его потребностей или деформировать эти внутренние побуждения, придавать им искаженную форму. Во-первых, человек утрачивает контакт с самим собой, в результате чего возникает феномен деперсонализации. Во-вторых, его отношения с другими людьми приобретают функциональный, овеществленный характер.

Безусловно, не следует умалять и стимулирующее воздействие общности людей на психологию личности. Это подчеркнул, в частности, К. Маркс в «Капитале», говоря, что сам по себе контакт многих людей в процессе деятельности «вызывает соревнование и своеобразное возбуждение жизненной энергии…»[Маркс К., Энгельс Ф. Капитал// Сочинения, т.23, с.337]

Сейчас на Кавказе именно в своем этническом окружении происходит социализация личности, именно через проявление определенных этнорелигиозных показателей человек оказывает обратное воздействие на свой народ. Конституции, законы, обычное право определяют формальные правила, условия поведения и действия — от наиболее общих, заложенных в Конституции, до частных. Сфера действий этих законов (и механизма, обеспечивающего их соблюдение) ограничивается в своем проявлении в каждом конкретном случае. Следовательно, умение использовать различные аспекты человеческого мировоззрения (этнические, религиозные, культурные и т. д.) играет важнейшую роль в определении механизма и принципов деятельности и поведения людей для исторической перспективы. Соотношение между результатом деятельности, получаемым от формальных требований общих законов и правил, и результатом, полученных благодаря (или также) привлечению различных мировоззренческих пластов человека, его принадлежности к определенному народу, не только играло важнейшую роль в признании приоритета духовного над физическим, личностного над среднестатичным, но являлось центральной для многих проблем, связанных со структурой и эффективностью механизма государственной политики.

Наиболее адекватно ситуация в регионе видится представителями именно местного населения, которым, соответственно, проще найти общий язык с людьми своего окружения, своей нации. Считаю, что именно национальная психология, традиции этикета и т. п. являются той регламентируемой стороной, которая влияет на указанные выше отношения психологического качества. Поэтому, действительно, никто, кроме самих чеченцев, не сможет навести порядок у себя дома, и здесь автор полностью согласен с мнением депутата Госдумы от Чечни А. Аслаханова, что надо готовить местные кадры для руководства разгромленной республикой [Еженедельный журнал, 10.12.2002, с. 17].

Вариативность оценки политиками и учеными содержания и смысла этнического и религиозного феноменов, с ретроспективой развития межэтнических отношений и причин этнических конфликтов в России и в целом в пост советском пространстве диктуется различиями теоретико-методологических подходов, политической ориентации и этнической принадлежности. Так, ряд ученых, проведших комплексное исследование социально-политической ситуации в России в период ее реформирования(1989—1994) полагают, что по сути любая государственная проблема может быть соотнесена с национальным вопросом: «В кризисной ситуации социальное недовольство легко переводится в национальное противостояние. Абсолютное большинство россиян не отличается ксенофобией, однако в кризисной ситуации развитие событий определяет меньшинство, действия которого могут спровоцировать толерантное большинство.»[Реформирование России: мифы и реальность. М.,1994, с.295].

Результаты исследований ВЦИОМ, проведенные в марте 2002 г. в 27 больших и малых городов на европейской и азиатской территории России, показали еще более удручающую картину. Так, к выходцам из Кавказа положительные эмоции испытывают 21 процент, отрицательные 74 процента россиян. Одновременно со стороны кавказца негативные чувства к жителям России предполагают 64 процента опрошенных. Авторы отмечают: «можно сказать, что порядка 30 процентов жителей России не заражены антиазиатской фобией, около 5 процентов вообще не испытывают никаких чувств, связанных с этническими принадлежностями людей, и примерно 65 процентов охвачены национальными фобиями, часто носящими всеобщий характер». И приходят к выводу, что такое психическое состояние страны «чревато опасными поведенческими срывами» [Время новостей, 1 апреля 2002 г., с.6].

Взаимодействие и взаимопонимание людей над общим делом восстановления порядка и справедливости, соблюдения прав и обязанностей в значительной степени зависят от межэтнического и межрелигиозного аспектов общественного и личностного сознания, которые обусловлены, всем комплексом сложившихся личностных черт конкретных людей, степенью их активности, глубиной погружения в иную культуру. Помимо этих субъективных факторов колоссальное значение имеет актуальная общественно-политическая ситуация конкретного региона, страны в целом, суть и методы проведения тех или иных мероприятий (т. н. «проверка паспортного режима», «зачистка», «комплексная проверка» и т. д.), межконфессиональные связи и др.

Таким образом, в условиях переживаемого страной системного кризиса, когда социальная напряженность имеет тенденцию роста, крайне велика опасность политического, этнического и религиозного экстремизма. Необходима государственная система противодействия экстремизму. Разрабатываемые ныне федеральная целевая программа «О формировании установок толерантного сознания и профилактике экстремизма в российской обществе» и Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности», по всей видимости, будут еще долго разрабатываться, или будут утверждены в срочном порядке, что в результате не будет эффективно. По мнению автора, следует начать с малого, но принципиального — с культа принципов ненасилия и терпимости, этих дефицитнейших составных политической культуры в современном российском обществе, которое в целом не отвергает (не противится) использование насилия, принуждения, в том числе и в военном виде.

Построение новой концепции развития этнорелигиозных процессов в Российской Федерации, прежде всего, предполагает создание соответствующей законодательной базы, повышение уровня подготовки кадров, их профессионализма. Крайне важно реализовывать на практике, при необходимости корректируя, принимаемые акты и законы, поскольку это тоже является еще одним путем вернуть доверие народа к власти. Из принимавшихся прежде законов, которые имеют большое значение для стабилизации ситуации на Северном Кавказе, можно упомянуть закон «О реабилитации репрессированных народов», который декларировал ряд коллективных прав этнических групп, подвергшихся репрессиям, в том числе право на «территориальную реабилитацию». Таким образом, его субъектом выступили не граждане, принадлежащие к репрессированным народам, а сами общности.

Имевшийся механизм, а вернее, не разработанность механизма для реализации права на самоопределение не проживающих в конкретном регионе людей, а «коренной народности» должно было привести и привело к образованию национального государства коренного этноса со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями для нетитуальных народов и этнических групп: вспышкам внутренней миграции (в иные регионы под защиту «родного» этноса), потерям всех имевшихся благ, гарантий и т. п., стремительному нарастанию потоков беженцев из конфликтных регионов и т. д.

Отсутствие у российского государства внятной национальной политики привело к тому, что критерием определения опасности (внутренней угрозы безопасности) стали национальная принадлежность и религиозные убеждения российских граждан. Наиболее крайним отражением этой тенденции стала легитимизация понятия «лица кавказской национальности». Подобное положение не могло не сказаться на появлении организационно оформленных этноконфессиональных движений регионального и общероссийского масштабов, и они все активнее включаются в политическую борьбу за власть.

Нет необходимости говорить, что многое в стабилизации ситуации на Северном Кавказе зависит от самочувствия живущего там русского народа. Сегодняшняя ситуация с находящимся там русским и русскоязычным населением вызывает тревогу. Сокращение их числа и соответственно удельного веса в Чечне также является одной из основных причин крайне негативного отношения окружающего республику русских областей к жителям Чечни. Впрочем, такие процессы характерны и для других республик Северного Кавказа. Так, по сообщениям прессы, русских в Ингушетии осталось менее 2 %, в Дагестане, где еще 10 лет назад их было около 12 %, сейчас около 6 %, а в столице Северной Осетии русская община за последнее десятилетие уменьшилось с 50 % до 30 %. В КЧР каждая третья русская семья желает покинуть эту республику [Независимая газета, 21.01.2003, с.5]. Между тем, в современной России, по всей видимости, только одна социальная прослойка может начать реальный процесс возвращения на Кавказ (вслед за отдельными священниками) — это казаки. Правда, до сих пор они еще не предпринимали таких попыток, но недавнее назначение бывшего командующего СКВО генерала Г. Трошева Советником Президента РФ по вопросам казачества показывает, что Кремль всерьез озаботился возрождением русской северокавказской общины. Такая политика также способствовала бы снижению межэтнического напряжения и помогла бы избежать бытовых вспышек национализма.

Фактическое поражение Москвы в первой чеченской войне, безусловно, сильно уязвило национальное самосознание русских. Российское общество, при всем неоднозначном отношении к самой войне, резкой критике президента и правительства за ход развития событий на Северном Кавказе, в целом не ожидало такого исхода событий. Наличие сепаратистских настроений в регионе и антироссийская (антирусская) риторика, которую позволяли себе некоторые северо-кавказские деятели, еще более увеличивали отчуждение и негативистское отношение россиян к Северному Кавказу и кавказцам.

Сепаратизм и унитаризм приводят к росту шовинизма и национализма, что проявляется на всех уровнях: от государственного до бытового. И если находятся люди, открыто заявляющие о том, что «мы будет антисемитами и должны победить» (Альберт Макашов), то именно такого рода позиции оказывают влияние на становление, формирование некоего единого, обобщающего подхода к выявлению этнического врага: «С кавказцами связан рост преступности, что имеет под собой объективную основу. Во-первых, среди временных и постоянных мигрантов с Кавказа немало маргиналов. Во-вторых, в некоторых районах Кавказа разбой на уровне массового сознания воспринимается как некая специфическая форма героизма и в отдельных случаях встречает „понимание“, если не сказать больше».

Обострение межэтнических и межконфессиональных отношений ведет также к тому, что в ряде субъектов РФ устраиваются кампании выселения, запугивания кавказцев, причем без выявления разницы между чеченцами, дагестанцами, армянами и т. д. В 2002 г. из Ставрополья было депортировано 130 незаконных мигрантов, еще более 18 тыс. человек были привлечены к ответственности за нарушение правил пребывания на Ставрополье. Это стало возможно после принятия местного закона «О мерах по пресечению незаконной миграции».

Такой произвол во внутригосударственной политике, когда практически отсутствуют научные обоснования (например, относительно давности срока проживания представителей того или иного народа в данном месте) и решения принимаются, исходя из сиюминутных соображений выгоды, имеет далеко идущие отрицательные последствия. Необходимо учитывать исторические особенности этого региона. Среди них, во-первых, то обстоятельство, что Кавказ и Закавказье всегда были и остаются регионом, где сталкиваются стратегические интересы мировых держав. В конце 20 века, как и в 18-19 столетиях, этот регион в течении 90-х годов оставался зоной острого экономического и политического соперничества, в котором четко просматривается геополитическая и геостратегическая линия, направленная на ослабление влияния России в этом регионе. На Северном Кавказе в тугой узел всегда были переплетены социальные, политические, экономические, этноконфессиональные проблемы. Их обострение . Их обострение угрозу национальной безопасности России, ее территориальной целостности, миру и спокойствию в регионе, на всем юге России — и не только России.

Чечня быстро интернационализировалась в лице боевиков-наемников и любителей разбойничьей романтики. Очень быстро республика стала «клондайком» для деятельности иностранных спецслужб и радикальных националистических и религиозных организаций. Как считают представители спецслужб России, на Северном Кавказе с первой половины 1990-х годов действует ряд террористических организаций, в частности «Высший военный Маджлисуль Шура Объединённых сил моджахедов Кавказа» (руководитель — Шамиль Басаев), «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана» (руководитель Ш. Басаев), «Аль-Каида» (руководитель — Усама бин Ладен). Эти организации воспользовались слабостью государственных органов и традиционных религиозных институтов для утверждения своего влияния в этом регионе России.

С развитием событий все более ясно просматривается определенная геополитическая, этнополитическая и конфессиональная взаимосвязь между отдельными конфликтами, происходящими как в странах бывшего СССР, так и в соседних государствах. Например, ситуация в Таджикистане, Узбекистане и Киргизии в немалой степени зависит от афганских событий, а конфликты на Северном Кавказе находятся в определенной взаимозависимости от ситуации с закавказскими странами. Осетино-ингушский конфликт из-за Пригородного района, этнически связанный с грузино-осетинским конфликтом, так или иначе, соотносится с позицией Северной Осетии по вопросу о «единой Осетии». Он может актуализироваться тогда, когда осетино-ингушский конфликт будет вновь раздуваться силами, не заинтересованными в его окончательном политическом урегулировании.

Что касается карабахского конфликта, то здесь одно из непосредственно заинтересованных сторон — Армения, чьи позиции в немалой степени зависят от ситуации в Абхазии и Южной Осетии (через них проходят стратегически важные коммуникации Армеоммуникации Армером). Дагестанская и азербайджанская проблема лезгин объективно усложняет российско-азербайджанские отношения, а интересы адыгских республик России связаны с ситуацией в Абхазии. Сам абхазский конфликт тесно связан с общей нестабильностью в Грузии.

Имеющиеся межконфессиональные и межэтнические противоречия, с одной стороны, ограничивают перспективы региональной интеграции, а с другой — способствуют субрегиональной интеграции как западных (Адыгея, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария), так и восточных северо-кавказских республик (Чечня, Ингушетия и Дагестан). Такая ситуация ведет к усилению традиционных позиций Турции и Ирана в Северо-Кавказском регионе. Кроме того, необходимо исходить из следующего обстоятельства: геополитика Кавказского региона (Северный Кавказ, Закавказье) в настоящее время, равно как и в предшествующие столетия, сводится к борьбе за влияние на этой стратегически ключевой территории двух главных сил — России и США, а также их союзников.

Москва и Вашингтон ставят перед собой разные геополитические задачи: Москве нужно сохранить свое влияние на Кавказе, укрепить традиционные стратегические позиции, тогда как США стремятся к дестабилизации обстановки во всем Кавказе. Давней мечтой натовских и американских стратегов было и есть выполнение задачи вывода Кавказа из-под контроля Москвы и создать на этом месте либо нейтральное, либо дружественное США государство, но в любом случае недружественного Москве. И та сторона преуспела в своих начинаниях: после выхода из СССР трех кавказских республик начался второй этап вытеснения России с Кавказа — уже с северного региона. Чечня оказалась самым удобным и удачным полигоном, на ее примере строилась модель распада всего Северного Кавказа, выхода ее из состава РФ, вырабатывались идеологические и политические механизмы этого процесса. Для реализации своих задач спецслужбы и исламские центры оказывают сепаратистам, националистическим и религиозным лидерам, организациям, движениям финансовую, материально-техническую и кадровую помощь. Все это достаточно откровенно проявляется сегодня в Чечне, как однозначно проявилась и поддержка террористов.

Чечня стала «детонатором» сепаратизма, и поэтому геополитические, идеологические, религиозные и социально-экономические аспекты, связанные с Чечней, весьма символичны для всего хода последующих (после распада СССР) фаз сепаратизма. Чеченские лидеры, главы национально-религиозных экстремистских движений на Северном Кавказе любят говорить о своих сугубо национальных интересах, заявлять о своей приверженности местным культурным ценностям, но в действительности, осознанно или неосознанно для самих этих лидеров, их слова и поступки вписываются в геополитическую стратегию Запада, в значительной степени управляются и направляются Западом. Это определяет опасное воздействие внешних факторов на развитие обстановки на Северном Кавказе.

Обязательно следует учитывать и исламский фактор, без чего государственная политика на Северном Кавказе не может быть полной и эффективной. Исламский фактор оказывает мощное влияние на политику северокавказских республик, поведение национально-политической элиты и находящихся под ее влиянием широких слоев местного населения.

Насилие, порожденное властью, приводит к ответной реакции населения, зачастую оформляемое в религиозное обличье. Такие просчеты привели к усилению исламского фактора на внутреннюю политику, террористическим актам и жесткой конфронтации различных политических сил. Ваххабизм стал на территории России наиболее агрессивной и опасной разновидностью исламского фундаментализма.

В современной России присутствуют все основные структурные и технические предпосылки для возникновения политического терроризма. Это бедность и нищета большей части населения страны, невообразимое социальное расслоение, пропасть между обществом и властью, криминальный террор и падение ценности человеческой жизни, коррупция правоохранительных и государственных органов, доступность оружия, спецлитературы по организации массовых не легитимных акций и подрывному делу и прочее. Вот почему так важен Закон «О политическом экстремизме». Причиной появления экстремистских настроений стали ошибки властей при решении национальных проблем и не всегда адекватное применение войск в Чечне.

На Северном Кавказе крайне необходимо правовое регулирование национально-религиозных интересов, достижение их гармоничного взаимодействия. Требуется принять целый пакет законодательных и иных нормативно-правовых актов, общегосударственных, региональных и местных программ. Главными законодательными актами, без которых невозможны последующие действия, являются федеральные законы, которые позволят стабилизировать обстановку на Северном Кавказе и будут способствовать укреплению региональной безопасности на южной границе России.

К сожалению, как уже упоминалось выше, до сих пор этнорелигиозные факторы не рассматриваются как значимые, или же подчеркивается только один из них. Российские власти все еще вырабатывают более или менее единую политику в отношении мусульманских организаций, нет единого определения для экстремистских организаций, использующих религию как идеологию. Как признается министр России по национальной политике В. Зорин, «само по себе государство в одиночку противодействовать экстремизму не может. Нужно взаимодействие с институтами гражданского общества и с самими религиозными объединениями» [Газета, 09.12.2002, с.6]. А председатель комитета Госдумы по делам общественных объединений и религиозных организаций В. Зоркальцев уверен, что «как нет футбольного, так нет и отдельного религиозного экстремизма. Существует только желание некоторых людей использовать религиозный фактор в политике» [НГ-Религии, 20.11.2002, с.8].

Между тем, в результате неподконтрольных этноконфессиональных процессов в этом регионе продолжается дезинтеграция региональных систем управления и власти. Эти конфликтогенные факторы дополняют и усиливают друг друга, взаимодействуют друг и другом, вследствие чего кризисные процессы в одном субъекте ЮФО оказывают самое непосредственное влияние на другие субъекты региона. Поэтому можно утверждать, что чрезвычайно важно проводить активную обще кавказскую политику с участием всех заинтересованных субъектов РФ, прежде всего Краснодарского и Ставропольского краев.

В деле восстановления политической стабильности в России в целом и на Северном Кавказе в частности свою роль должны сыграть, учитывая всю специфику этого региона, и соседи по СНГ. Поскольку существующие на Кавказе конфликты взаимосвязаны, необходимо формирование единого для Содружества механизма политической стабильности, базируемого на всестороннем учете не только политической природы и этноконфессиональных корней конфликтов, но и ситуации во всем огромном регионе Центральной Азии и Среднего Востока, процессов глобализации и долговременных задач, связанных с неизбежной модернизацией традиционных обществ.

В ЮФО продолжает сохраняться напряженная социально-экономическая обстановка. Спад производства в промышленности и аграрном секторе практически в каждом из субъектов в ЮФО превышает средне российские показатели, и улучшаются очень медленно. Велика проблема занятости трудоспособного населения. Во второй половине 90-х годов произошло резкое обострение ситуации, в частности в Ставрополье и на Кубани ввиду большого наплыва беженцев и вынужденных переселенцев.

Готовых рекомендаций о том, как использовать весь мощный духовный потенциал религии и этноса, идеологии и общества, прежде всего, в идейно-нравственном воспитании людей, нет и быть не может. Это связано со спецификой конкретной ситуации, тенденциями, с особенностями различных религиозных конфессий, складывающимися историческими условиями пребывания этноса. Вместе с тем можно, опираясь на данные нашего исследования, высказать ряд предложений и рекомендаций:

— необходимо осознать объективность влияния этнического и религиозного факторов общественной жизни на мировоззрение и деятельность людей,

— нужна организация информационно-разъяснительной деятельности по просвещению населения региона о сути религии, значении национальной этики и традиций, и т. п.,

— следует добиться понимания ими объективности этнических, религиозных, связанных с ними политических и иных процессов в наше время.

В самое сжатое время необходимо решить следующие проблемы:

1. Выработать законодательные, материально-технические и финансовые меры по устойчивому развитию горных районов, в том числе решение экологических, социальных, культурных и иных проблем. Создать новые производства, в соответствии со спецификой каждого субъекта региона.

2. Разработать механизмы юридического, политического и иного урегулирования всего комплекса проблем, имеющихся во взаимоотношениях между северо-кавказскими республиками.

3. Финансово и организационно обеспечить программы, принятые для социально-экономического развития северо-кавказских республик, а также других субъектов этого региона.

4. Стимулировать создание (суб)региональных коммерческих, общественных (включая национально-культурные автономии, религиозные, этнические и др. организации), государственных и иных ассоциаций, компаний, фондов, с предоставлением им определенных льгот, всемерно содействовать заключению многосторонних соглашений между ними.

При это следует реально оценивать и проблемы, связанные с внешним воздействием на ситуацию в этом российском регионе, в частности продолжающийся общий кризис во взаимоотношениях кавказских государств: России, Грузии, Азербайджана, Армении, и наращивающееся военное присутствие военных США и членов НАТО, в частности Турции.

Сейчас страна входит в парламентскую и президентскую предвыборную борьбу в обстановке постоянно растущей и нагнетаемой нервозности, с богатым опытом использования грязных предвыборных технологий и компромата, создания или умышленного расчленения избирательных блоков. В этой борьбе наверняка будет использоваться национальный и религиозный экстремизм. Будущее страны зависит от того, насколько верно оценят факторы этноса и религии политики и специалисты, учтут российскую специфику, особенно в отношении Северного Кавказа.

[править] Религиозный экстремизм

В рамках общей либерализации, начавшейся в СССР во второй половине 1980-х годов, в стране изменилось отношение к религии. И, как закономерное следствие «легализации» ислама, среди советских мусульман стали распространяться идеи исламского фундаментализма. Сторонники «чистого ислама», как они себя называли, заметно выделялись из основной массы верующих активным неприятием «безбожного» общества, оппозицией к «официальному» мусульманскому духовенству и критическим отношением к народному исламу. Они порицали, как несанкционированные Кораном и сунной «новшества» (бид‘а), разорительные для населения обычаи, традиционно считавшиеся неотъемлемой частью «мусульманского» образа жизни: выплату дорогого калыма за невесту, устройство пышных свадеб, поминок и пр. Критиковали они и культ святых, тесно связанный с влиятельными в ряде регионов Средней Азии и Северного Кавказа суфийскими братствами.

Сейчас уже трудно установить, кто первым стал называть сторонников этого течения «ваххабитами». Во всяком случае, сами себя они таковыми не считали и, в основном, имели весьма смутное представление о личности Ибн Абд аль-Ваххаба, равно как и о сущности знаменитого пуританского движения, начатого им в середине XVIII века в центральной Аравии. В отличие от «истинных» ваххабитов они не принадлежали к ханбалитскому мазхабу и оставались приверженцами двух исторически распространенных среди советских мусульман богословско-правовых школ — ханафитской или шафиитской. Не являлись они и сторонниками исключительно «саудовской модели» исламского общества и государства. Что касается критики «народного ислама», в том числе — культа святых, то в этом они следовали не столько чисто ваххабитской, сколько общей фундаменталистской линии.

Как бы то ни было, за сторонниками «чистого ислама» в Советском Союзе, а затем и в странах СНГ прочно закрепилось наименование «ваххабитов», чему, несомненно, способствовало установление ими в 90-х годах связей с Саудовской Аравией и контролируемыми ею исламскими международными организациями.

В разных мусульманских регионах бывшего СССР эволюция «ваххабизма» протекала по-разному, в зависимости от местных религиозно-культурных, социальных и политических условий. Но в любом случае эта эволюция сопровождалась конфронтацией между фундаменталистами, с одной стороны, и носителями традиционной религиозности, «официальным» духовенством, а также светскими властями — с другой. В 90-е годы Северный Кавказ стал тем регионом России, где эта конфронтация приняла наиболее острый характер.

Главным очагом распространения фундаменталистских идей на Северном Кавказе стал на рубеже 80—90-х годов Дагестан. В этой республике ислам занимал наиболее прочные социокультурные позиции, чему во многом способствовало традиционно высокое влияние суфийских братств Накшбандийя и Кадирийя с их многочисленными ответвлениями.

Ещё в 1987—1988 годы по Дагестану прокатились выступления верующих, требовавших прекратить гонения на религию, разрешить строительство мечетей, уравнять верующих в правах с атеистами и пр. В некоторых селах верующие вступали в конфликт с местными властями, требовали передать под мечети сельские клубы и другие административные здания, ввести в школах раздельное обучение для мальчиков и девочек и т. п.1 Большие претензии исламские активисты предъявляли руководству Духовного управления мусульман Северного Кавказа и Дагестана. В мае 1989 года подстрекаемая фанатиками толпа ворвалась в здание Духовного управления в Махачкале и изгнала его главу, муфтия Махмуда Геккиева, обвиненного в сотрудничестве с КГБ и в нарушении исламской морали2. По некоторым данным, именно противников муфтия стали называть «ваххабитами».

Дагестанские фундаменталисты приняли активное участие в «неформальном» мусульманском съезде (Астрахань, июнь 1990 г.), на котором была создана Исламская партия возрождения (ИПВ) — первая в СССР исламская политическая партия, провозгласившая своей главной целью защищать право мусульман «жить по законам Аллаха». Инициаторы создания партии — аварцы Аббас Кебедов, Багауддин Магомедов и проживавший в Астрахани Аюб Омаров. Председателем (амиром) ИПВ был избран Ахмедкади Ахтаев — также аварец, врач по профессии, подпольно изучавший ислам в советское время. Руководителем северокавказским отделением партии стал чеченец Адам Дениев. Активную роль в создании ИПВ играл и карачаевец Мухаммед Биджи-улу, признанный своими последователями в Карачаево-Черкесии как «имам Карачая».

Осенью 1991 года чеченские национал-радикалы во главе с генералом Джохаром Дудаевым свергли советский режим в Чечено-Ингушетии. На большей её части была провозглашена «независимая» Чеченская Республика, не признанная Москвой.

Радикальное крыло чеченского национального движения поддерживали исламские фундаменталисты, которые считали «национальную революцию» первым шагом на пути к построению в Чечне исламского государства. Один из лидеров местного отделения ИПВ, Ислам Халимов — основатель и руководитель Ассоциации исламских врачей Чечни — стал советником генерала Дудаева5.

Как в Дагестане, так и в Чечне ИПВ — в отличие от ряда других политических организаций исламской ориентации — выступала за построение «чисто исламского» государства, основанного на шариате, и решительно отвергала парламентско-республиканскую модель государственного устройства. Лидер партии А.Ахтаев в 1992—1995 годы являлся депутатом Верховного совета Дагестана.

Но ни в Дагестане, ни в Чечне, ни тем более в других «мусульманских» республиках Северного Кавказа ИПВ так и не удалось стать полноценной оппозиционной партией. Она воздерживалась от серьезных, чисто политических акций и фактически ограничивалась «просветительской» деятельностью, то есть пропагандой идей «чистого ислама». Заметным центром этой деятельности стало медресе (религиозная школа), которое в 1992 году открыл у себя на дому в Кизилюрте один из основателей ИПВ, Багауддин Магомедов. Он же был создателем и фактическим руководителем Исламского центра «Кавказ», действовавшим в Махачкале. Предприниматель Наджмуддин Наджмуддинов из села Первомайское на свои средства организовал издательство, публиковавшее в русском переводе брошюры крупных современных мусульманских богословов и теоретиков «политического ислама», таких как Абуль Аля Маудуди, Сайид Кутб и Мухаммед аль-Газали.

Пропагандой идей «чистого ислама» в Дагестане (как и в других республиках региона) занимались и иностранцы — преподаватели арабского языка и религиозных дисциплин, представители различных благотворительных и гуманитарных исламских организаций, открывших в начале 90-х годов ряд филиалов на Северном Кавказе. Разумеется, свою роль в распространении этих идей играли и интенсивные контакты Дагестана с внешним мусульманским миром, прежде всего — ежегодное паломничество к святым местам и обучение молодых дагестанцев в зарубежных исламских центрах.

В 1990-е годы «ваххабизм» превратился в Дагестане в яркий социокультурный феномен. «Ваххабитские» общины («джамааты») возникли во многих селах и городах республики. Их члены отличались от большинства мусульман даже своим внешним видом: обязательные борода и подстриженные усы, укороченные штаны, у женщин — чадра, полностью закрывающая лицо (что никогда не было в обычае у дагестанских горянок).

«Ваххабиты» вступили в конфликт с влиятельными шейхами суфийских тарикатов — лидеров традиционного ислама. Наиболее яростного противника они нашли в лице накшбандийского шейха Саида из села Чиркей, близкого к руководству Духовного управления мусульман Дагестана. В 1994 году религиозный раскол обострился настолько, что в некоторых мечетях имамы стали призывать прихожан убивать «бородатых», как худших врагов ислама.

Неприязненно относилась к «ваххабитам» интеллигенция и вообще подавляющая часть дагестанского общества, ориентировавшаяся на «европейские» ценности и не желавшая жить «по шариату». Свои счеты с ними имел и местный криминал, в частности, наркомафия, с которой «ваххабиты» пытались бороться своими силами. Вообще, увеличение числа сторонников «чистого ислама» в Дагестане в этот период во многом было выражением социального протеста против тяжелой экономической ситуации, массовой безработицы, коррупции, распространения наркомании и преступности. К этому добавилась и начавшаяся в конце 1994 года «чеченская война».

Между тем в самой Чечне успешному развитию радикального фундаментализма в огромной степени способствовал внешний фактор. Одним из главных идеологов его стал в начале 90-х годов Фатхи аш-Шашани — чеченец-репатриант иорданского происхождения, гражданин США, один из «арабских афганцев».

В самом начале военных действий в составе чеченских вооруженных сил был создан так называемый исламский батальон, более известный под названием «Джамаат». Его костяк составили чеченцы-репатрианты из стран Ближнего Востока, окружавшие Фатхи аш-Шашани, который рассматривал вооруженное сопротивление федеральным войскам в Чечне как «священную войну». В подчинении у Фатхи находился и небезызвестный Хаттаб — арабский инструктор-подрывник и специалист по диверсионной войне. В 1995—1996 годы в «Джамаат» влилось немало молодых чеченцев, привлеченных не только идеей джихада, но и материальными соображениями: бойцов «Джамаата», получавшего щедрую помощь от иностранных спонсоров, намного лучше, чем боевиков из «обычных» отрядов, вооружали и экипировали. Были здесь и северокавказские добровольцы: дагестанцы, ингуши, карачаевцы и др.

По некоторым отзывам, «Джамаат» стал самым боеспособным и дисциплинированным чеченским вооруженным формированием. Его бойцы сравнительно гуманно относились к пленным и щадили мирное население, старались не вести огонь из населенных пунктов, чтобы не подвергать их ответным обстрелам со стороны российских войск6. Это не мешало им выбирать боевые позиции на кладбищах, в том числе вблизи могил святых шейхов, демонстрируя тем самым чисто «ваххабитское» пренебрежение к святыням чеченского «народного ислама». В 1995 году «ваххабиты» попытались уничтожить зиярат (место паломничества) Хеди — матери одного из самых почитаемых чеченцами святых, Кунты-Хаджи. На этой почве между последователями Кунты-Хаджи и «ваххабитами» произошло открытое столкновение7.

Тесные связи дагестанских «ваххабитов» с Хаттабом и чеченскими полевыми командирами побудили власти Дагестана принять жесткие меры против сторонников движения. В 1995 году дагестанские села, в которых имелись общины «ваххабитов», проверялись на предмет наличия оружия, арабских наемников и т. п. Эти меры сопровождались изгнанием из республики иностранцев, подозревавшихся в распространении «ваххабитских» идей.

1996—1999 годы стали периодом дальнейшего обострения «ваххабизма» в Дагестане — проблемы, корни которой крылись «в надвигающейся нищете, обременительности псевдонациональных обычаев, разочаровании в духовных „учителях“ из мулл и шейхов традиционного ислама»8. Религиозный раскол затронул в основном сельские районы. Наиболее успешно «ваххабизм» распространялся в Кизилюртовском, Хасавюртовском, Казбековском, Буйнакском, Гунибском и некоторых других районах, а также в Махачкале. «Ваххабиты» имели собственные мечети, около двух десятков медресе и свое издательство. В Кизилюрте у них действовала станция спутниковой связи, позволявшая поддерживать постоянный контакт с зарубежными и местными фундаменталистскими центрами9.

К середине 1998 года дагестанский «ваххабизм» был представлен тремя основными течениями. К первому из них — умеренному — относились последователи Ахмедкади Ахтаева (умер в марте 1998 г. от сердечного приступа). А.Ахтаев, издававший в 1992—1995 годы журнал «Мусульманская цивилизация», никогда не был сторонником силового навязывания «чистого ислама», выступал за диалог с последователями суфийских тарикатов. В 1996 году он основал религиозно-просветительское общество «Исламия», которое не занималось политикой и считало своей главной задачей развитие в республике исламского образования.

Второе течение, более радикальное (и более многочисленное), представляли сторонники Багауддина Магомедова — бывшего религиозного «диссидента», автора учебника арабского языка с «исламским уклоном», способного и энергичного организатора. Во время войны в Чечне Багауддин и его соратники установили тесные контакты с Хаттабом и чеченскими полевыми командирами. Эти контакты сохранялись и после войны, что не могло не вызвать ужесточения репрессий против «ваххабитов» со стороны дагестанских властей. В конце 1997 года Багауддин с группой единомышленников переселились в Чечню и начали подготовку вооруженной борьбы против «пророссийского» руководства Дагестана. Они объявили о своем намерении превратить Дагестан в независимое исламское государство, которое останется в составе России лишь при условии, что она сама станет исламской страной. А в начале 1998 года в чеченском городе Гудермесе лидеры дагестанских «ваххабитов» призвали всех руководителей своего «джамаата», его членов и их семьи переселиться в Чечню10.

В третье течение вошли сравнительно малочисленные крайние фундаменталисты — сторонники проживающего в Астрахани «амира» Аюба Омарова. Это было единственное течение, которое можно назвать носителем «истинно ваххабитских» традиций. Во всяком случае, последователи Аюба признавали себя ваххабитами, следовали ханбалитскому мазхабу и ориентировались на «саудовскую» модель ислама. Подобно ученикам Ибн Абд аль-Ваххаба, они считали немусульманами всех, кто не разделял их религиозные воззрения.

С конца 1995 года в Дагестане не раз имели место столкновения между «ваххабитами» и «тарикатистами». Наиболее напряженная ситуация сложилась вокруг трех горных даргинских сел Буйнакского района: Карамахи, Чабанмахи и Кадар. Инциденты в этой зоне начались в июне 1996 года, когда жители Карамахи обвинили местных «ваххабитов» в убийстве главы сельской администрации. Убийцы скрылись в Чечне, а вскоре жители нескольких сел Буйнакского района провели в Махачкале митинг под лозунгами «Долой ваххабизм» и «Смерть убийцам».

12 мая 1997 года в окрестностях Чабанмахи произошло вооруженное столкновение между традиционалистами и «ваххабитами», поводом к которому послужила ссора между двумя родственниками — сторонниками соперничающих религиозных направлений. Этот инцидент стал поводом для острых дискуссий вокруг проблемы «ваххабизма». В них высказывались различные мнения, в том числе — о создании «нездоровой атмосферы вокруг последователей ваххабизма» и о недопустимости под предлогом борьбы с ваххабизмом устраивать в Дагестане «охоту на ведьм».

Год спустя, в ответ на попытки республиканских властей покончить с присутствием «ваххабитов» в селах Карамахи, Чабанмахи и Кадар, лидеры местных «джамаатов» объявили эти села «исламской территорией, управляемой нормами шариата». Конфликт удалось уладить в результате компромисса, достигнутого при вмешательстве высших чиновников из Москвы. Формально политический и административный контроль Махачкалы над мятежными селами восстановили. Однако власти были вынуждены смириться (как оказалось, лишь на время) с фактическим переходом вышеназванных сел на сторону исламистов. Правда, введенный ими здесь «шариат» на практике ограничивался полным запретом на употребление спиртного и палочными наказаниями за нарушение исламской морали: до отсечения рук за воровство или забрасывания камнями за прелюбодеяние дело никогда не доходило.

В Чечне после прекращения военных действий в августе 1996 года «ваххабизм» стремительно превращался в грозную военно-политическую силу. Этому способствовал курс нового президента ЧРИ Зелимхана Яндарбиева на ускоренную исламизацию государства.

Один из первых шагов Яндарбиева в этом направлении — приглашение в Чечню для «утверждения шариата» лидера дагестанских радикальных исламистов Багауддина Магомедова. При Яндарбиеве же для пропаганды шариата в 1996 году был создан Исламский молодежный центр. В сентябре 1996 года своим указом Яндарбиев отменил в республике светские суды и ввел исламский уголовный кодекс (списанный с суданского). На основании этого указа по всей Чечне начали действовать шариатские суды, практически полностью укомплектованные членами «Джамаата», среди которых были и граждане арабских государств. Именно тогда началось настоящее «нашествие» в Чечню религиозных миссионеров из арабских и других мусульманских стран.

Ислам провозгласили государственной религией. Кроме шариатских судов, в республике были созданы шариатская гвардия (также из «ваххабитов») и ряд аналогичных военизированных структур. Люди, имевшие репутацию «ваххабитов» или их покровителей (Ислам Халимов, Мовлади Удугов, Иса Умаров, Арби Бараев, Абдул-Малик Межидов и др.), заняли в послевоенной Чечне высокие гражданские и военные посты.

Не все чеченские лидеры приветствовали этот курс. Так, Аслан Масхадов, занимавший в период правления Яндарбиева пост премьер-министра, был против поспешного объявления ислама государственной религией, считая, что это приведет к соперничеству за звание «имама» и закончится повторением в Чечне «афганского» или «таджикского» сценариев14.

Однако уже в январе 1997 года, идя на президентские выборы, сам Масхадов выдвинул лозунг «чеченского исламского государства». Возможно, этим он хотел перехватить популярную тему у своих радикальных оппонентов — Басаева и Яндарбиева. Но, возможно, он искренне верил, что «законы Аллаха» — это единственное, что может дисциплинировать анархичных по своей природе чеченцев.

При президенте А. Масхадове фундаменталисты продолжали насаждать в Чечне «шариатские» порядки. Шариатские гвардейцы не только задерживали и наказывали палками любителей спиртного, торговцев водкой и пивом, но и мешали проведению свадеб и молодежных вечеринок, запрещали песни, танцы и т. п. Это вызвало всеобщее недовольство, тем более что заботой о чистоте ислама часто прикрывалось обычное взяточничество: за некую сумму нарушитель исламской морали мог рассчитывать на избавление от «шариатского» наказания15.

Против засилья «ваххабитов» выступали муфтий республики Ахмад-Хаджи Кадыров и ряд других представителей мусульманского духовенства Чечни — сторонников традиционного, «тарикатского» ислама. Борьба между сторонниками двух религиозных течений, в которой против «ваххабитов» резко выступил сам Масхадов, активизировалась после событий 14—15 августа в Гудермесе. В эти дни в городе произошли кровопролитные столкновения между военизированными «ваххабитскими» подразделениями и членами национальной гвардии, поводом к которым послужила бытовая ссора. Столкновения сопровождались многочисленными жертвами, в основном среди гудермесских «ваххабитов».

Масхадов расценил инцидент как попытку государственного переворота. Он издал указ о роспуске шариатской гвардии и исламского полка особого назначения (структур, участвовавших в конфликте), объявил персонами нон грата трех арабских граждан, а также Багауддина Магомедова, консультировавшего в Чечне шариатские суды16. При участии Масхадова и муфтия республики Ахмед-Хаджи Кадырова развернулась кампания по дискредитации «ваххабизма» как чуждой чеченцам идеологии, а ее носителей — как «агентов иностранных спецслужб» и авантюристов, стремящихся втянуть республику в новую войну с Россией.

25 июля 1998 года в Грозном по инициативе муфтия Чечни прошел конгресс мусульман Северного Кавказа. Его участники обвинили «ваххабитов» в раскольнической деятельности, экстремизме, вмешательстве в политическую жизнь, вооружении своих приверженцев и неподчинении официальным властям. Они призвали власти республик Северного Кавказа объявить ваххабизм вне закона, расформировать вооруженные группировки проваххабитского характера, а президента Чечни — избавиться от представителей своей администрации и правительства, «морально и материально поддерживающих это экстремистское течение».

Однако разгрома «ваххабизма» в Чечне не произошло. Во многом это было следствием поддержки, оказанной Яндарбиевым, Басаевым и другими радикалами, отвергавшими «капитулянтский» (по их мнению) курс Масхадова по отношению к России. Именно на этой почве антимасхадовская «военная оппозиция» фактически блокировалась с религиозными радикалами — приверженцами идеи антироссийского джихада на Кавказе.

Видимо опасаясь оформления такого блока, в начале февраля 1999 года Масхадов неожиданно ввел в Чечне «полное шариатское правление», приостановил законотворческую деятельность парламента и объявил об учреждении в республике нового «консультативного» органа — Президентского совета (шуры)18. В его состав Масхадов явочным порядком включил всех лидеров оппозиции — за исключением членов «Джамаата»19. Однако это лишь запутало и без того сложную внутриполитическую ситуацию: лидеры оппозиции тут же сформировали свою собственную, параллельную Государственную шуру и объявили о намерении избрать нового главу государства — имама. В итоге позиции Масхадова не укрепились, а еще больше ослабли.

К концу 90-х годов проблема «ваххабизма» в той или иной мере волновала и другие республики Северного Кавказа, хотя ни в одной из них она не ощущалась так остро, как в Дагестане и Чечне.

Наибольшие основания для этих волнений были у Ингушетии: сказались географическое соседства с Чечней и религиозно-культурная близость ингушского и чеченского народов.

В Ингушетии проникновение фундаменталистских идей встречало оппозицию со стороны сторонников традиционного ислама. Они видели в «ваххабизме» силу, способную не только «нарушить веками сложившиеся устои религиозной жизни и внести раскол в мусульманский мир Северного Кавказа, но и развязать здесь религиозную войну». При этом традиционалисты пользовались полной поддержкой республиканских властей во главе с президентом Русланом Аушевым. В марте 1997 года в своем ежегодном послании Народному Собранию (парламенту) Ингушетии он отмечал: «В последнее время в Ингушетии стало внедряться вредное и неприемлемое для нашего народа течение ваххабизма. Оно вносит раскол в общество, противоречит учению ислама, и поэтому мы будем решительно пресекать его распространение в нашей республике»20.

Летом 1998 года по инициативе мусульманского духовенства региона, руководства Ингушетии и Чечни в республике прошло два крупных «антиваххабитских» мероприятия. Первое — республиканская конференция в Назрани, посвященная роли духовенства и интеллигенции в сохранении стабильности в обществе. Ее участники, среди которых были первые лица республики, заявили о «противоречии ваххабизма учению традиционного ислама суфийского толка, исповедуемого ингушами, чуждости идей ваххабизма современному ингушскому обществу, его многовековым традициям и обычаям». Сравнительно низкий уровень распространения ваххабизма в Ингушетии участники конференции объяснили упреждающими действиями руководства республики. В резолюции конференции намечен ряд мер, направленных против распространения «ваххабизма» в республике. Так, муфтияту и творческой интеллигенции было поручено разъяснять населению «вредные последствия деятельности членов религиозных сект ваххабизма, проповедующих религиозную исключительность и нетерпимость». Органам МВД и ФСБ предлагалось «пресечь деятельность в республике организаций и лиц, пропагандирующих идеи ваххабизма». Руководству Ингушетии предлагалось отозвать лицензии на образовательную деятельность у религиозных учебных заведений, финансируемых иностранными государствами, гражданами или организациями, рассмотреть вопрос о финансировании религиозных учебных заведений и кадров духовенства, а также попросить иностранных преподавателей и миссионеров покинуть республику.

Вскоре в Назрани прошло совещание глав муфтиятов республик Северного Кавказа, в котором участвовали главы всех мусульманских духовных управлений региона, кроме Адыгеи. На совещании, как и на конгрессе мусульман в Грозном, обсуждали вопрос об усилении влияния «чуждых многовековой истории ислама идей ваххабизма» среди северокавказских народов. В целях противодействия этому влиянию, сохранения единства мусульман и мира в регионе на совещании было решено создать Координационный центр мусульман Северного Кавказа. Руководители муфтиятов призвали лидеров северокавказских республик, общественные и религиозные организации решительно пресекать пропаганду экстремизма, религиозной исключительности и нетерпимости21.

Проникновение идей радикального ислама отмечено и в Кабардино-Балкарии. Президент республики Валерий Коков не раз говорил о чуждости идей ваххабизма народам Кабардино-Балкарии, возлагая ответственность за их распространение на духовное управление и глав городских и сельских администраций. «Ваххабитам» приписывался ряд совершенных в республике в последние годы террористических актов, в том числе — попытка взорвать в Нальчике в апреле 1997 года памятник, посвященный 400-летию присоединения Кабарды к России22.

На третьем съезде мусульман Кабардино-Балкарии, прошедшем в марте 1998 года, отмечалась опасность религиозного экстремизма и активность сектантских движений, в том числе «ваххабизма». Выступивший на съезде представитель республиканского правительства, откровенно проигнорировав конституционное положение о светском характере государства, назвал подбор кадров мусульманского духовенства на местах важной задачей… глав администраций23.

В августе 1998 года силами МВД Кабардино-Балкарии в затяжном бою возле балкарского села Хасанья была уничтожена вооруженная группа «ваххабитов». Ее возглавлял молодой житель этого села, Анзор Атабиев, ранее воевавший в Чечне. Вскоре здание республиканского МВД в Нальчике обстреляли из гранатомета, по одной из версий — соратники погибшего Атабиева. Начавшиеся поиски его «пособников» в селе сопровождались неоправданной жестокостью милиции по отношению к простым верующим, что заставило муфтия республики Шафика Пшихачева напомнить, что «не каждый верующий — ваххабит».

Летом 1999 года на Северном Кавказе начались события, привлекшие внимание всего российского общества к теме «ваххабизма».

Еще в апреле 1998 года в Грозном состоялся так называемый Конгресс народов Ичкерии и Дагестана (КНИД), председателем которого избрали известного чеченского полевого командира Шамиля Басаева. Сама идея создания организации, как и принимавшиеся ею решения, были созвучны одной из главных идеологем чеченских «национал-революционеров» — «освобождению мусульманского Кавказа от российского имперского ига». В создании КНИД с дагестанской стороны активно участвовал Багауддин Магомедов со своими сторонниками. Позднее под эгидой КНИД были созданы вооруженные формирования, в частности, «исламская миротворческая бригада» под командованием Хаттаба.

КНИД не раз выступал с угрозами в адрес «промосковского руководства Дагестана», обвиняя его, в частности, в насилии над местными мусульманами, заявлял об «отсутствии легитимной власти» в республике и т. п.

В первых числах августа 1999 года боевики-исламисты под командованием Хаттаба и Басаева вошли со стороны Чечни на территорию двух горных дагестанских районов и провозгласили создание в Дагестане «исламского государства». Федеральные войска выбили боевиков с территории республики. В ходе военных операций были уничтожены и три «ваххабитских» села, с мая 1998 года фактически не подчинявшиеся Махачкале. Еще в ходе этих боев территория Чечни, с которой в Дагестан проникали вооруженные отряды, подвергалась ракетно-бомбовым ударам федеральных сил. А с конца сентября началась полномасштабная «вторая чеченская война».

Вторжение боевиков в Дагестан, а в ещё большей степени — беспрецедентные по жестокости террористические акты в Москве и других российских городах, сделали «ваххабизм» в глазах подавляющего большинства россиян синонимом воинствующего религиозного экстремизма, бороться с которым можно исключительно силовыми методами. (Заметим при этом, что в России ваххабитами стали называть не только воинствующих исламских фундаменталистов, но и националистов — поборников «освобождения Кавказа», использующих исламскую символику и риторику.)

[править] Ссылки

• «Ваххабизм»: проблемы религиозного экстремизма на Северном Кавказе

[править] Примечания