Изучение истории ранней Руси

Материал из Documentation.

Перейти к: навигация, поиск



Изучение истории ранней Руси — одна из сфер исторической науки.

[править] История

Основная статья: История изучения истории ранней Руси

До начала XVIII века основными достижениями в деле изучения ранней Руси были гипотезы С. Герберштейна и основанные на сагах работы скандинавских авторов П. Перссона, Ю. Видекинди, Ю. Буре и др. В последних русская история сливалась с исландскими эпическими произведениями и легендами о готских королях. В России же в то время основными источниками по древнерусской истории оставались летописи.[1]

Пионером «отыскания» новых данных стал занявший в декабре 1725 года кафедру древностей классических и восточных языков Петербургской Академии наук Г. З. Байер (1694—1738 гг.). Главная причина, приведшая его к открытию синхронных зарубежных источников была прозаичной. По словам В. Н. Татищева, известному немецкому ориенталисту «русского языка, следственно русской истории не доставало…» Поэтому при создании своих небольших работ о происхождении Руси, походе русов на Константинополь 860 г. и варягах Г. З. Байер пользовался исключительно западноевропейскими и греческими свидетельствами, к этому моменту уже введёнными в научный оборот при изучении истории Западной и Центральной Европы. Единственным абсолютно новым свидетельством о Руси, открытым самим Байером, стало известие о посольстве кагана «Рос» в Ингельхайм (839 г.), содержащееся в Бертинских анналах. Однако общие представления о ранней русской истории сотрудника Петербургской Академии находились полностью в русле шведской историографической традиции. Русь Байера была частью мира исландских саг.[2]

Г. Ф. Миллер (1705—1783), приехавший в Россию одновременно с Г. З. Байером, стал продолжателем его линии в развитии отечественной науки. Так, в своей диссертации «О происхождении имени и народа российского» (1749 г.) и работе «О народах, издревле в России обитавших» он использовал Бертинские анналы, свидетельства Никиты Пафлагонского, Фотия и более поздних греческих компиляторов (Константин Багрянородный, Георгий Кедрин, Зонара) для обоснования ведущей роли норманнов в создании Руси. Ему же принадлежат первые попытки обращения к восточным источникам.[3]

В. Н. Татищев в своей «Истории Российской», опираясь на античные источники, предложил собственную интерпретацию прошлого Восточной Европы до начала «обстоятельной русской истории» (то есть до 860 г.). Однако при описании событий после 860 г. ученый, помимо летописных и производных от них данных, опирается на тот же круг иностранных свидетельств, что и его немецкие коллеги — Фотия, Константина Багрянородного, Кедрина, Зонару. Более того, В. Н. Татищев включил в свое произведение комментарии Г. З. Байера к трактату «Об управлении империей» и его очерк о варягах. Новым словом в источниковедении экономики восточноевропейского Средневековья стало привлечение историком «денег арапских старых» (нумизматической коллекции) для характеристики торговли булгар и русов с Востоком.[4]

Таким образом, к середине XVIII в. молодая российская историография располагала небольшим объёмом синхронных данных о ранней Руси. В основном они указывали на византийское направление внешних связей, отмеченное в летописях. Однако хронология и характер контактов либо не имели параллелей в древнерусских источниках, либо вступали с ними в противоречие. Лишь недоступность и низкий уровень источниковедческого изучения летописей не позволяли всерьёз оценить глубину этих расхождений.[5]

Вторая половина XVIII столетия стала временем стагнации в расширении источниковой базы. Так, в трудах оппонента Г. Ф. Миллера М. В. Ломоносова мы находим всё тот же набор из Фотия, Константина Багрянородного и т. д. Во многом это объясняется ростом интереса учёных к летописям, содержавшим полулегендарную, но более стройную картину древнейшей русской истории. Другой причиной было зачаточное состояние как отечественного, так и европейского востоковедения.[6]

Один из наиболее ярких ученых этого периода, А. Л. Шлецер, в своём фундаментальном труде (вышедшем в начале XIX столетия), посвященном «летописи Нестора», сформулировал классический норманистский подход к изучению ранней Руси. Несмотря на свое знакомство с греческими и западноевропейскими свидетельствами о народе «Рос», относящимися к первой половине IX столетия, исследователь в категоричной форме заявлял, что о Руси в Восточной Европе можно говорить лишь после 862 года.[7]

Точку зрения А. Л. Шлецера поддерживали такие известные отечественные историки как Н. М. Карамзин, С. М. Соловьёв, М. П. Погодин и многие другие.[8]

Новым словом в изучении «хазарской проблемы» стала теория прибалтийского ученого И. Ф. Г. Эверса, подробно изложенная им в работах 1810-х — 1820-х годов. Постулировав приоритет восточных авторов для изучения ранней русской истории, дерптский исследователь на основании анализа доступных ему переводов арабо-персидских авторов создал гипотезу об общем (тюркском) происхождении русов и хазар. Более того, летописную легенду о призвании варягов он трактовал как воспоминание о вокняжении на Руси хазарской династии. Таким образом, история Древнерусского государства рассматривалось И. Ф. Г. Эверсом как продолжение истории Хазарского каганата. По существу, это была первая попытка выдвинуть на первый план в ряду внешних факторов возникновения Руси что-либо кроме экспансии викингов.[9]

Против «скандинавоманской» трактовки источников выступали (хотя и с иных позиций) и авторы «общих концепций» истории России XIX столетия. К. Н. Бестужев-Рюмин, Д. И. Иловайский, В. И. Ламанский и С. А. Гедеонов утверждали, что под русами Бертинских анналов скрываются народы Восточной Европы. При этом базой для их построений стал расширявшийся на протяжение XIX века круг синхронных иностранных свидетельств.[10]

Из числа общих теорий следует выделить очень влиятельную концепцию В. О. Ключевского, считавшего важнейшим фактором в развитии Руси международную торговлю. Полагая, что хазары господствовали над славянами на протяжении большей части предлетописного периода, учёный полагал, что в экономическом аспекте отношения лесных земледельцев с каганатом являлись взаимовыгодным симбиозом, разрушенным лишь с приходом в Европу печенегов. Практически, по мнению В. О. Ключевского, хазарские «торговые и промышленные» евреи стали для славян покровителями и учителями, с ослаблением которых поддержание безопасности коммуникаций взяли на себя проникшие в Восточную Европу в первой половине IX века норманны.[11]

Особую позицию заняли детально исследовавшие византийские источники Е. Е. Голубинский и В. Г. Васильевский. Первый полагал, что посольство в 839 году было отправлено в Византию не Киевской, а Азово-Черноморской Русью. В. Г. Васильевский же допускал, что под каганом хроники можно подразумевать как хазарского верховного правителя, так и русского князя. Высказываясь о посольстве 839 г., М. Д. Приселков поддержал версию о скандинавском происхождении термин «Rhos». С. Ф. Платонов был поставлен в тупик употреблением шведами «тюркского» титула «каган» и посчитал проблему неразрешимой.[12]

В 1840-х годах появились первые специальные работы, обосновывавшие теории о дорюриковой Руси на греческих источниках. Первой из них стала «О походе руссов на Сурож», подписанная М. П. Погодиным, но принадлежавшая перу А. В. Горского. Большой вклад в изучение памятников византийской агиографии внес А. А. Куник. Однако наибольших успехов добился В. Г. Васильевский. Его «Русско-византийские исследования» до сих пор остаются наиболее авторитетным научным трудом по этой проблематике, хотя многие его выводы ныне подвергаются критике. По словам М. В. Левченко, «Васильевский первый обратил внимание на то, что на заре своей истории русские играли гораздо более значительную культурно-политическую роль, чем это принято было думать…», «нанёс серьёзный удар норманистам, доказав на основании анализа житий Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, что народ, называвшийся русью, нападал на Амастриду и Сурож уже в начале IX века». В конце XIX — начале XX вв., к теме русско-византийских отношений IX века обращались и другие историки, например Ф. Вестберг.[13]

В первой половине XIX столетия в связи с введением в научный оборот арабских источников в изучение проблемы включились ориенталисты. Важно отметить, что до этого немногие доступные восточные свидетельства о Руси были известны в поздних компиляциях, поэтому редко использовались исследователями ранней Руси.[14]

Первым, кто, по свидетельству современника, «доказал, что и мусульманские писатели имеют важное значение для древней истории России», был академик Х. Д. Френ. Именно он в начале 1820-х гг. издал «Рисале» Ибн Фадлана и ряд других известий мусульманских авторов, касающихся Восточной Европы IX—X вв.[15]

В дальнейшем этой теме уделяли внимание П. С. Савельев и А. А. Куник. Однако оригинальные произведения арабской историографии классического периода до второй половины XIX столетия были известны в основном в цитатах и переложениях XIII—XVIII вв.[16]

В середине 1860-х гг. стала очевидна потребность в издании собрания известий восточных писателей о Руси. И, несмотря на провал первого академического конкурса на создание подборки, в 1869—1871 годах вышли знаменитые книги Д. А. Хвольсона и А. Я. Гаркави. Вместе они ознаменовали новую эпоху в историографии ранней Руси, характерной чертой которой стало появление многочисленных переводов оригинальных произведений исламской средневековой литературы на русский язык.[17]

Одним из первых опытов стала публикация востоковедом Д. А. Хвольсоном фрагментов Анонимной записки из сочинения Ибн Русте (кроме описаний алан и страны ас-Сарир). Широкое привлечение известных на тот момент параллельных текстов (прежде всего, Мукаддаси в изложении Йакута, Шукруллаха ал-Фариси и ал-Бакри), а также данных Ибн Хордадбеха, Ибн Фадлана и ал-Мас‘уди придало изданию значение самостоятельного исследования. Считая автором цикла известий Ибн Русте, Д. А. Хвольсон относил их ко времени правления Олега, точнее, к началу X в. Таким образом, он уклонился от решения вопроса о времени создания объединения «кагана русов» и его отношений с Хазарией и мадьярами.104 Зато описанные источником набеги на славян вполне соотносились с данными летописи о походах Олега. Эта же датировка позволила комментатору отождествить славянского правителя источника со Святоплуком Моравским.105 Подробно рассмотрены Д. А. Хвольсоном сведения о торговле между Восточной Европой и различными регионами исламского мира.106 Одним из первых ученый взвешенно подошел к вопросу о локализации острова Руси, придя к выводу о том, что «кто желает отыскать остров,…, едва ли найдет его».[18]

Опубликованная в 1870—1871 гг.108 подборка ученика В. В. Григорьева А. Я. Гаркави обобщила свидетельства раннесредневековых восточных авторов о славянах и Руси, доступные на тот момент европейской науке. Помимо раздельного комментированного перевода арабо-персидских текстов, использованных Д. А. Хвольсоном, в издание вошла и подборка фрагментов из произведений «школы ал-Балхи». Кроме того, в «Сказаниях» приведен ряд изолированных свидетельств, среди которых — рассказ о набеге «русов» на Севилью 844 г. из «Книги стран» ал-Йакуби и отрывок из переработки «Истории» ат-Табари, содержащий информацию о набегах Руси на Дербент первой половины VII в., считающийся в современной историографии недостоверным.[19]

Исходя из признания аутентичности данных ат-Табари и Ибн Хордадбеха (прежде всего, отождествления русов и славян), А. Я. Гаркави склонялся к гипотезам «о славянском происхождении Руси» и раннем появлении ее поселений на берегах Черного моря. Одновременно (и отчасти на тех же основаниях) востоковед скептически относился к информации ал-Йакуби и Ибн Русте. Упоминание русов в произведении первого он считал следствием искажения текста его позднейшими переписчиками. Рассказ об острове русов был им датирован временем не ранее 930-х гг. и охарактеризован как искаженная передача сведений Ибн Фадлана. По сути, несмотря на активное сотрудничество с норманистом А. А. Куником, А. Я. Гаркави в своей интерпретации восточных известий о Руси принимал взгляды антинорманистов В. И. Ламанского и С. А. Гедеонова.[20]

Самое авторитетное издание, посвященное переводу и исследованию восточных свидетельств по истории Древней Руси, было создано при поддержке голландского ориенталиста де Гуе в 1878—1903 гг. А. А. Куником и В. Р. Розеном. В конце XIX-начале XX вв. значительную работу по введению в научный оборот, переводу и интерпретации данных средневековой арабо-персидской историографии о Восточной Европе проделал В. В. Бартольд.[21]

Наконец, итоговым исследованием восточных источников по ранней истории Руси в дореволюционной историографии стала опубликованная в 1908 г. работа Ф. Ф. Вестберга «К анализу восточных источников о Восточной Европе», в котором анализу подвергнут почти весь комплекс данных о регионе, которыми располагали арабо-персидские средневековые авторы. При этом рижский ученый в основном пользовался самыми полными и авторитетными изданиями мусульманских письменных памятников (серией де Гуе). Это позволило ему сформулировать довольно стройную концепцию тождества «острова русов» арабов и Хольмгардом скандинавских саг, популярную в отечественной науке по сей день.[22]

Параллельно с изучением восточных источников в XIX столетии интенсивно развивалась русская нумизматика. Неудивительно, ведь именно востоковеды были первыми издателями восточных («куфических») серебряных монет IX—X вв., составлявших основу восточноевропейского денежного обращения вплоть до правления Владимира Святославича. В работах Х. Френа и П. С. Савельева были предприняты первые попытки разработать хронологию денежных потоков и увязать её с данными мусульманской историографии о евразийской трансконтинентальной торговле. В начале XX века был издан труд А. К. Маркова, посвященный топографии нумизматических находок рассматриваемого периода.[23]

Таким образом, к началу XX в. «первоначальное накопление» источниковой базы для изучения роли внешних факторов в возникновении Руси было в целом завершено. Четко обозначились две важнейших группы синхронных иностранных свидетельств (греческие и арабо-персидские) и наметились перспективы изучения связей русов с Каролингской Европой.[24]

Однако на пути к решению научной проблемы встал ряд препятствий, тормозивший систематизацию данных и их объективную интерпретацию.[25]

Во-первых, до появления работ А. А. Шахматова ученые при отборе информации зачастую отдавали приоритет некритически воспринимаемым летописным текстам. Например, А. Л. Шлецер и А. А. Куник ставили под сомнение достоверность любого свидетельства, фиксировавшего Русь в Восточной Европе до 860/862 г.[26]

Во-вторых, значительное воздействие на историографию того времени оказывали источники, сегодня считающиеся подделками XIX в. В частности, влиял так называемый «аноним Газе» или «Записка греческого топарха». Во второй половине XX в. его признали подделкой.[27]

Наиболее ярким примером указанных тенденций является история формирования концепции С. А. Гедеонова и полемики вокруг нее. Выдающийся деятель науки и искусства, С. А. Гедеонов (1815—1878) в своих исследованиях 1860-х-1870-х гг. свел воедино все западноевропейские, византийские и восточные источники и провел их детальный текстологический анализ. На этой прочной базе исследователь выдвинул гипотезу о существовании в Поднепровье в 839—871 гг. Русского каганата, зависимого от хазар и союзного венграм. Однако над этой вполне реалистичной конструкцией надстроена основанная на спорной интерпретации летописей и неудачных лингвистических параллелях теория балтийского происхождения варягов и другие схожие «антинорманистские» конструкции. Неудивительно, что, несмотря на значительный резонанс, вызванный появлением работ С. А. Гедеонова, его исследования воспринимались как заслуживающие внимания полулюбительские очерки.[28]

Создание Советского государства и конструирование его идеологии оказало большое влияние на развитие гуманитарных наук в целом и историографии российской истории в частности. 1920-е-1930-годы стали периодом стагнации в изучении древнейшей истории Руси.[29]

В работах А. А. Шахматова на основании всё тех же источников (правда, при качественно более высоком уровне критики летописных тексов) была создана картина переселения значительного шведского населения на северо-восток Руси в начале IX столетия. Около 840 г. эти «полчища скандинавов» основывают Киевское государство, подчиненное затем представителями новой волны северных завоевателей — варягами.[30]

Подобные суждения, не обремененные, однако, сопоставимой аргументацией, встречаются как в трудах оставшихся в России (М. Н. Покровского, А. Е. Преснякова, Ю. В. Готье), так и на страницах исследований эмигрантов (А. Л. Погодина, Н. Т. Беляева).[31]

Большое значение имел выход в 1956 г. фундаментального труда ленинградского исследователя М. В. Левченко, посвященного истории русско-византийских отношений.[32]

Значительный прогресс в середине XX в. наметился и в исследовании хазарского влияния на раннюю Русь. В первую очередь это было связано с целенаправленными археологическими раскопками памятников так называемой салтово-маяцкой культуры, проводившимися М. И. Артамоновым на Нижнем Дону, начиная с 1929 г. Результатом этих изысканий стало, в частности, формирование представления о Подонье как контактной зоне, где основное население Хазарии вступало во взаимодействие со славянами.[33]

Обобщение археологического материала и анализ письменных источников М. И. Артамонов провел в своем труде «История хазар». Ленинградский ученый не только показал, что принятием титула «каган» русский князь заявил о своей независимости от хазар, но и связал невозможность возвращения послов русов на родину прямо из Царьграда с переселением венгров в Ателькузу.[34]

Вслед за М. И. Артамоновым работу по выявлению памятников салтово-маяцкой культуры и их интерпретации проводили в 1960-е — 1970-е гг. И. И. Ляпушкин, С. А. Плетнева (ученица Б. А. Рыбакова), Д. Т. Березовец, Л. Н. Гумилев, А. В. Гадло и другие археологи и историки. Зачастую (например, в случае с Саркелом) их публикации являются единственными свидетельствами о полностью или частично уничтоженных следах существования Хазарского каганата.[35]

Наименее пострадало от изменения подхода к изучению исторического процесса советское востоковедение. Характерными особенностями изучения древнейшей русской истории через призму арабо-персидских источников стали континуитет с дореволюционной наукой и активное использование достижений зарубежной (в том числе созданной русскими эмигрантами) историографии.[36]

Наиболее выдающиеся достижения ориенталистов 1930-х — 1950-х гг. — издание таких ценных источников, как «Худуд ал’алам» («рукопись Туманского»), «Тарих ал’Баб» («Хроника Ширвана и Дербенда») и, наконец, три издания «Рисала» Ибн Фадлана. При этом изданием занимались как оставшиеся в СССР В. В. Бартольд, А. П. Ковалевский и И. Ю. Крачковский, так и эмигранты В. Ф. Минорский и З. В. Тоган (А. Валидов).[37]

1960-е-1980-е гг. стали временем настоящего бума в изучении проблем раннесредневековой истории Восточной Европы востоковедами. При этом репрезентативность накопленного материала позволила ученым более критично отнестись к данным некоторых арабо-персидских авторов, ранее пользовавшихся безусловным доверием исследователей. Был обнаружен ряд историографических конструктов, искажавших представления мусульманских писателей о странах и народах севера. В частности, среди ориенталистов развернулись дискуссии о смысле, вкладывавшемся различными авторами в этноним ас-сакалиба (происходит от греческих интерпретаций слова славяне), достоверности географических представлений создателя «Худуд ал’алам», идентификации арабо-персидских моря Хазар и моря ар-Рум и т. п.[38]

Особенное внимание к восточноевропейским пассажам в восточных источниках было характерно для Б. Н. Заходера. Итогом его исследований стал выход двухтомника «Каспийский свод сведений о Восточной Европе», в котором большинство известных на тот момент мусульманских свидетельств об этом регионе были отсортированы по тематическому принципу.[39]

Большое значение имел выход коллективной монографии «Древнерусское государство и его международное значение», в рамках которой особую ценность представляет глава, посвященная арабским источникам, написанная А. П. Новосельцевым.[40]

Особое внимание к роли внешних связей в ранней истории Руси было характерно в рассматриваемый период и для ряда археологов. Так, И. И. Ляпушкин в послевоенные годы исследовал волынцевскую археологическую культуру, возникшую на славянской этнической основе к северо-западу от салтово-маяцкого Подонья.[41]

Значительную известность получили выходившие с 1940-х гг. работы московского археолога Б. А. Рыбакова, который своими попытками интерпретации недоступных ему в оригиналах восточных авторов заслужил весьма критические оценки востоковедов. В его представлении племенной союз, сложившийся в Среднем Поднепровье в VII в., соответствовал определенной археологической культуре (спиральных височных колец), и контролировал торговые пути на север вплоть до Новгорода и Полоцка. Размах и категоричность концепции Рыбакова определили ее незначительное влияние на современную историографию, однако в ней можно найти немало интересных замечаний.[42]

С конца 1940-х гг. активизируется изучение археологами северо-западных и северо-восточных областей восточнославянского культурного ареала.[43]

Новые данные, их поспешная и спорная этническая интерпретация привели к новому «всплеску» норманизма в отечественной науке, начавшемуся в 1960-х гг. С одной стороны, археологи, прежде всего ленинградские (Л. С. Клейн, Г. С. Лебедев, И. В. Дубов, В. А. Назаренко), обобщили в своих работах значительный фактический материал. Их труды, прежде всего о волжском торговом пути и северорусских связях со Скандинавией стали заметными попытками синтеза письменных и археологических источников. С другой, отбрасывая очевидные трудности этнической атрибуции памятников материальной культуры в локальном контексте, они одновременно не всегда достаточно осторожно использовали (в прямом смысле этого слова) данные зарубежных источников. Некоторые приемы, характерные для такого рода исследований, можно охарактеризовать как эрзац-синтез. Его применение привело к постепенному возрождению ряда концепций, отвергнутых исторической наукой первой половины XX столетия, таких как теория тождества Хольмгарда и острова рус восточных источников, или происхождения слова Русь от финского ruotsi.[44]

Именно развитие «скандинавской» археологии подготовило возвращение в науку представления о приоритетном характере норманнского фактора на раннем этапе истории Руси, произошедшее уже в 1980-е гг. Важно отметить, что под ее влиянием эволюционировали представления о начале Руси таких классиков восточноевропейской археологии, как М. И. Артамонов. Последний в работе 1990 г. сформулировал сложную гипотезу, согласно которой славянский «Росский» каганат Бертинских анналов с успехом противостоял хазарам, но был захвачен «славяно-норманнами» Аскольда и Дира из района Смоленска. Не менее известный специалист А. Н. Кирпичников в своем выступлении середины 1990-х выделил «особый норманнский этап истории Руси».[45]

Параллельно с «неонорманизмом» началось возрождение конкурирующего научного направления — антинорманизма. Несмотря на значительно меньшую популярность этого пути, на него встал ряд заметных ученых. Наиболее ярким из представителей «неоантимнорманистов» стал, бесспорно, уроженец Рязанщины А. Г. Кузьмин. Уже в 1970-е гг. он опубликовал серию программных работ, в которых были сформулированы основные положения теории, развивавшей построения С. А. Гедеонова и в то же время существенно отличавшейся от взглядов последнего. Так, на материале античных и средневековых источников А. Г. Кузьмин доказывал существование в Европе сразу нескольких регионов, носивших параллельные наименования Русь/Ругия/Рутения: несколько областей на юго-западном и юго-восточном побережьях Балтики, лесостепной ареал СМК (аланская Русь), Среднее Подунавье, Среднее Поднепровье… «Множественность Руси» исследователь объяснял влиянием кельтской этноязыковой традиции. Соответственно, вопрос о внешних факторах в ранней истории Руси в понимании А. Г. Кузьмина приобретал особою сложность, так как предполагал как возможность отнесения данных к разным географическим локусам, так и необходимость рассмотрения гипотетических контактов между «Русиями». Идея «полицентризма», при всей ее внешней привлекательности (противоречия источников легко снимаются отнесением свидетельств на счет разных областей и общностей), обосновывала бесконечное множество интерпретаций наличной информации. Из-за этого, а также в силу полемичности приведенной концепции по отношению к неонорманизму, несмотря на огромную доказательную базу, теория А. Г. Кузьмина не получила широкого научного признания. Несмотря на это, ряд учеников рязанского исследователя проводят изыскания на базе разработанной им версии ранней истории Руси.[46]

Особняком в послевоенной отечественной историографии стоит ряд работ, систематизации богатых данных нумизматики. Вопросы денежного обращения в Восточной Европе эпохи раннего Средневековья поднимались в трудах Г. Ф. Корзухиной, В. Л. Янина, В. В. Кропоткина, В. Н. Рябцевич, А. В. Фомина, В. Р. Нахапетян, А. А. Быкова. Наиболее дискуссионными проблемами в этой области продолжали оставаться хронология, география и сущность внутрирегионального и трансконтинентального товарообмена, а также вопросы происхождения и развития денежно-весовых систем Хазарии, Булгарии и Руси.[47]

Достаточно часто обращался к ранней истории Руси известный археолог-славист В. В. Седов. Этот исследователь выдвинул оригинальную теорию локализации Русского каганата первой половины IX столетия на левобережье Днепра (то есть в землях северян, а не полян, как это обычно принималось раньше). Для него древние русы — носители волынцевской культуры и их потомки.[48]

Во второй половине XX века большую работу по изучению взаимоотношений Руси с Восточной Римской империей проделал Г. Г. Литаврин. Его монография «Византия, Болгария, Древняя Русь (IX- начало XII в.)» — новейший из фундаментальных трудов, затрагивающих тему русско-византийских отношений IX столетия. Важно отметить, что, соглашаясь в общем с «норманистской» трактовкой начального этапа истории Руси, Г. Г. Литаврин достаточно категорично отрицает хазарский «след» в древнерусской истории. С точки зрения византиниста, «нет решительно никаких доказательств того, что их [хазар] влияние на духовную культуру и политическую систему Древней Руси было сколько-нибудь глубоким и длительным».160 По мнению Г. Г. Литаврина, уже в первой четверти IX столетия новая общность осваивает Поднепровье, с 830-х гг. превращающееся в важный транзитный регион Евразии, и начинает оказывать военное давление на Византию, первый этап которой завершается посольством 838/839 г. В дальнейшем договоренности с «Русским каганатом» утратили силу, что и стало одной из причин похода 860 г.[49]

Среди недавно обращавшихся к рассматриваемой теме петербургских историков Древней Руси следует выделить М. Б. Свердлова, попытавшегося согласовать противоречивые данные источников (преимущественно западных, за исключением выборочно цитируемых Ибн Русте и ал-Ма’суди) о Руси IX столетия с учетом историографии проблемы. В рамках авторской концепции перехода восточнославянских племен от «племенных княжений» к «межплеменным союзам» исследователь относит к последним и политическое объединение в Среднем Поднепровье, руководимое хаканом Rhos Бертинских анналов. Согласно гипотезе М. Б. Свердлова, данное потестарное образование возникло в борьбе с хазарами и, вероятнее всего, было уничтожено ими в 840-х — 850-х годах. Таким образом, набег на Константинополь 860 года, крещение Руси при патриархе Фотии и другие события «эпохи Аскольда и Дира» (по М. Б. Свердлову — скандинавов) отделяются историком от известий о росах первой половины IX столетия непродолжительным периодом хазарского ига. Среди других важных предположений петербургского ученого — формирование «Балтийско-Днепровско-Черноморского» торгового пути уже к началу IX столетия.[50]

Значительный интерес у современных ученых продолжает вызывать и влияние на возникновение Руси Хазарского каганата.[51]

В 1990-х гг. появилось большое количество исследований, посвященных (или затрагивающих) проблеме хазарской дани. Так, в работах Г. И. Магнера и И. Я. Фроянова анализируется летописное предание «дани мечами», причем констатируется большая древность описываемых в нем событий (по И. Я. Фроянову, VIII в.) и невозможность сохранения даннической зависимости Руси до X в.[52]

Археологи В. К. Михеев, С. А. Плетнева, В. С. Флеров, А. З. Винников и Г. Е. Афанасьев в 1980-е-2000-е гг. сосредоточили свое внимание на изучении различных участков славяно-хазарского пограничья. Развернулась оживленная дискуссия по поводу той угрозы (или ее отсутствия), которая заставила каганат во второй четверти IX столетия укрепить северо-западные границы множеством фортификационных сооружений и, возможно, переселением на этот рубеж ряда лояльных/союзных хазарам племен. Были предприняты подкрепленные данными археологии попытки соотнести северо-западный вариант салтово-маяцкой культуры с территориальными общностями, упомянутыми в письменных источниках. Сам характер взаимоотношений хазар и славян вновь стал предметом научного обсуждения.[53]

Знаковыми изданиями по хазарской проблематике стали вышедшие в серии «Jews and Slavs» в 2005 и 2010 г. сборники «Хазары», содержащие исследования как российских (В. Я. Петрухин, С. А. Плетнева, А. З. Винников), так и зарубежных (П. Голден, А. Рона-Таш, А. А. Тортика, А. В. Комар, В. В. Колода) ученых, занимающихся проблемами русско-хазарских отношений.[54]

Значительных успехов в изучении проблем ранней русской истории за последние десятилетия добились востоковеды. Основные заслуги приходятся на долю специалистов по арабо-персидской географии и картографии Т. М. Калининой и И. Г. Коноваловой.[55]

Т. М. Калинина основное свое внимание уделила арабо-персидским географическим представлениям о Восточной Европе, прежде всего ее гидрографии. Кроме того, исследовательница детально изучила описания европейских торговых маршрутов по данным восточных дорожников и соотнесла их с данными «математической школы» арабской географической науки. Это позволило ей максимально (на современном уровне источниковедческого анализа) приблизиться к пониманию таких арабских ученых конструктов как «Река славян», «Танаис» и др.[56]

Важное направление исследований И. Г. Коноваловой — выявление ранних данных восточных источников о Поднепровье, Подонье и Поволжье. Кроме в начале 2000-х гг. ученица А. П. Новосельцева на высочайшем источниковедческом уровне проанализировала состав группы арабо-персидских данных об острове ар-рус и выявила в нем ряд новых сюжетных пластов. Ей удалось показать, что источник этой информации (Анонимная записка о народах Восточной Европы) была изначально неоднородным произведением, к тому же, весьма выборочно цитируемым компиляторами. Так, И. Г. Коновалова определила иранские эпические источники рассказов об обстоятельствах появления русов на острове и отделила их от основного массива сведений Ибн Русте, Гардизи и ал-Макдиси. Конкретную локализацию острова в Черном и/или Азовском морях исследовательница связала с исламской географической традицией Средиземноморья.[57]

Из современных ориенталистов следует отметить также Д. Е. Мишина, который в своих работах касался в основном проблем функционирования восточноевропейского сегмента евразийской работорговли. В рамках этой специальной темы петербургский востоковед поднимает вопросы об авторстве, составе и аутентичности ряда источников («Худуд ал-ʹалам», «Книги путей и стран» Ибн Хордадбеха, Анонимной записки и др.), пересматривает хронологию маршрутов, качественные и количественные характеристики «живого товара», его источники и направления поставок. Скрупулезный анализ важнейшего экономического явления раннего средневековья позволяет по-новому его роль в образовании Руси.[58]

Важнейшим достижением современного востоковедения в области изучения ранней русской истории стала публикация большого массива источников и отдельных свидетельств о Руси, вошедших в арабо-персидскую средневековую литературу: трудов ал-Хваризми, Сухраба, Ибн Хордадбеха… Наиболее полная подборка подобного рода вышла в серии «Дресняя Русь по данным зарубежных источников» в 2009 г.[59]

Среди исследователей, старавшихся максимально обобщить накопленные материалы о внешних воздействиях на развитие восточноевропейских общностей и, в частности, на формирование Древнерусского государства, выделяется ученый из Ижевска В. В. Пузанов. Его исследования охватывают широкий круг исследовательских проблем от базовых характеристик восприятия «чужого» в архаических обществах (прежде всего, у славян) до хазарской дани. Рассматривает В. В. Пузанов и «норманнскую проблему», постулируя ключевую роль процесса завоевания скандинавами территорий Восточной Европы не только в политической консолидации обширных территорий региона, но и в трансформации родоплеменного общества в «дофеодальное» (то есть, по-видимому, подходящее для формирования на его основе государственных структур).[60]

Расширение источниковой базы по вопросам связей Руси с Западной Европой является заслугой А. В. Назаренко. Его итоговая работа 2001 г. продемонстрировала несостоятельность большинства современных исследований по древнейшей русской истории, традиционно опирающихся преимущественно на летописные предания, археологический материал, и давно опровергнутые лингвистические реконструкции. Примером подобного устаревшего подхода является новейший труд В. Я. Петрухина.[61]

В постсоветский период вышел ряд ярких исследований по начальной истории Руси, основной доказательной базой которых стали данные нумизматики. Однако большинство работ такого рода имеют один существенный недостаток. В общем русле современной «циркумбалтийской» историографии авторы основной части трудов уделяют преимущественное внимание северо-западу Руси и землям, через которые проходил Великий Волжский путь. Естественным основанием для концентрации внимания на упомянутых областях является тот факт, что именно здесь обнаружена большая часть найденного куфического серебра. Однако вопрос о том, какие экономические, политические и приводили к выпадению раннесредневековых кладов, остается открытым. Вполне возможно, что депозиты возникали в «тупиках» товарообмена либо на территориях, затронутых боевыми действиями. Кроме того, ряд других районов Восточной Европы (в частности, Днепро-Деснинский и Двинский) дают монетные находки, сопоставимые по объему с северо-западными и северо-восточными землями. Таким образом, современная литература по нумизматике рассматриваемого периода отражает лишь некоторые аспекты экономических процессов, сопровождавших начальный этап русской истории.[62]

Среди послевоенных зарубежных исследований, направленных на изучение материальной культуры Восточной Европы IX—X вв., выделяются работы американского историка и коллекционера Т. Т. Нунана. На основании данных нумизматики этот исследователь изучил восточноевропейскую торговлю с Халифатом и Византией. Кроме того, именно его концепция «серебряного кризиса второй половины IX в.» пользуется большой популярностью в отечественной науке.[63]

Среди современных исследователей, специализирующихся на древнейших известиях о Руси, можно выделить белорусского историка С. Н. Темушева. В его работах в частности, поднимается проблема хазарской и варяжской дани, упоминаемой в летописях. Значимым представляется вывод автора о невозможности сколько-нибудь точно датировать сведения о дани. В новейшей работе С. Н. Темушев обращается к проблеме «Русского каганата», дискутируя с В. Я. Петрухиным, поставившим под сомнение существование этого гипотетического предшественника Киевской Руси. По мнению белорусского исследователя, источники достаточно определенно свидетельствуют о существовании этого «потестарного образования», вероятнее всего, располагавшегося в Среднем Поднепровье.[64]

[править] Примечания

  1. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  2. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  3. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  4. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  5. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  6. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  7. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  8. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  9. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  10. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  11. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  12. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  13. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  14. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  15. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  16. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  17. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  18. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  19. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  20. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  21. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  22. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  23. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  24. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  25. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  26. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  27. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  28. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  29. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  30. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  31. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  32. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  33. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  34. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  35. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  36. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  37. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  38. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  39. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  40. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  41. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  42. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  43. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  44. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  45. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  46. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  47. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  48. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  49. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  50. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  51. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  52. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  53. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  54. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  55. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  56. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  57. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  58. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  59. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  60. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  61. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  62. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  63. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
  64. ↑ Внешний фактор в истории Руси в конце VIII — середине IX в.
Источник — «http://newsruss.ru/doc/index.php/%D0%98%D0%B7%D1%83%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8_%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B5%D0%B9_%D0%A0%D1%83%D1%81%D0%B8»
Личные инструменты