Адольф Гитлер в августе 1939 года

Материал из Documentation.

Пребывание Гитлера в Байройте завершилось 2 августа оперой «Гибель богов».^[1]

11 августа Гитлер обратился к британцам с развёрнутым предложением о сотрудничестве Британской и Германской империй.^[2]

12 августа Гитлер дал приказ о сосредоточении и развёртывании вермахта против Польши.^[3]

12 августа Гитлер провёл беседу с министром иностранных дел Италии Галеаццо Чиано.^[4]

12 августа Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Гитлер очень дружелюбен, но в то же время бесстрастен и непримирим в своём решении. Он говорит, стоя в большой гостиной своего дома, перед столом, на котором разложены карты. Он демонстрирует поистине глубокие военные знания. Он говорит очень спокойно и волнуется только тогда, когда советует нам как можно скорее совершить переворот в Югославии. Вскоре я понимаю, что мы больше ничего не можем сделать. Он решил нанести удар, и он его нанесёт. Наши аргументы не смогут его остановить. Он постоянно повторяет, что локализует конфликт с Польшей, но его утверждение, что великая война должна вестись, пока он и Дуче молоды, заставляет меня поверить, что он снова недобросовестен. Он высоко отзывается о Дуче, но с отстранённым и безличным интересом слушает, что я говорю ему о зле, которое война принесет итальянскому народу. В конечном счёте я чувствую, что союз с нами действителен для немцев только в том количестве сил, которое мы сможем отвлечь от их фронтов. Больше ничего. Наша судьба их не интересует. Они знают, что исход войны будут решать они, а не мы. Они обещают нам, в конечном счёте, подачку.»^[5]

13 августа Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Второе совещание с Гитлером короче и, я бы сказал, более резкое. Даже в жесте он демонстрирует больше, чем вчера, неизбежное желание действовать.»^[6]

14 августа Гитлер собрал своих высших военачальников в Оберзальцбурге.^[7]

14 августа в «Бергхофе» побывали Браухич и Гальдер, имевшие продолжительный разговор с Гитлером.^[8]

Гитлер выступил на совещании с главнокомандующим сухопутными войсками генерал-полковником фон Браухичем и начальником генерального штаба сухопутных войск 14 августа в Оберзальцберге (Берхтесгаден).^[9]

Гитлер начал конференцию 14 августа словами: «Великая драма приближается к своей кульминации». Далее он обрисовал политическую ситуацию в Европе. Британия и Франция не будут воевать. «У Британии нет лидеров нужного калибра. Лидеры, которых я видел в Мюнхене, не способны начать новую мировую войну… Англия, в противоположность тому, что случилось в 1914 году, не позволит себе ошибки воевать на протяжении нескольких лет… Такова судьба богатых стран… У Англии ныне нет даже денег вести мировую войну. И за что Англия будет сражаться? Никто не позволит убить себя даже ради союзника». Франция не преодолеет Западный вал. Бросок через Бельгию не спасет поляков. Польша, оставленная один на один с Германией, погибнет через неделю. Мир убедится в ее крахе и не будет пытаться ей помочь. Что касается России, то она «ни в малой степени не расположена добывать каштаны из огня для других». С Москвой имеются контакты, и вскоре ему, фюреру, придется решать, какого ранга лицо должно будет быть послано в Москву на переговоры. У СССР нет обязательств перед Западом. Русские с пониманием отнесутся к разрушению Польши. Они заинтересованы в «разграничении сфер интересов».^[10]

В середине августа Гитлер начал непосредственные военные приготовления.^[11]

20 августа Гитлер впервые лично обратился к Сталину: «Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня формирование германской политики на долгое время. Германия таким образом возобновляет политический курс, который был так благоприятен для обоих государств на протяжении прошлых столетий… Я принимаю проект пакта о ненападении… Напряжение в отношениях между Германией и Польшей стало невыносимым. Кризис может разразиться каждый день. Германия полна решимости оградить интересы рейха всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Поэтому я предлагаю вам принять министра иностранных дел во вторник, 22 августа, или, самое крайнее, в среду, 23 августа.»^[12]

Ответ Сталина на обращение Гитлера пришёл 21 августа в половине десятого вечера: «Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях друг с другом. Согласие германского правительства на заключение пакта о ненападении закладывает основания для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими двумя странами. Советское правительство поручило мне информировать вас, что оно согласно с прибытием господина фон Риббентропа в Москву 23 августа.»^[13][14]

22 августа Гитлер созвал совещание в Оберзальцберге.^[15]

Гитлер 22 августа в 12 часов дня выступил перед собравшимися в большом зале приёмов в Бергхофе генералами и адмиралами. Гитлер почти не оставил сомнений в том, что необходимо будет прибегнуть к силе. Одной из целей этого выступления было убедить генералов и адмиралов в правильности его политики и особенно в том, что вмешательства западных держав не будет.^[16][17]

Гитлер заявил: «Нам нетрудно принять решение. Нам нечего терять; мы можем лишь выиграть. Наша экономическая ситуация такова, что мы не в состоянии держаться более нескольких лет, Геринг может подтвердить это. У нас нет выбора, мы должны действовать. Наши противники рискуют многим, а шансов на успех у них мало. Ставка Англии в войне невообразимо велика. Но нашими врагами руководят посредственности. Нет мастеров, нет людей действия. Никто не знает, сколько мне отпущено еще лет. Сейчас мне пятьдесят, я в самом расцвете сил. И лучше начать войну сейчас, а не через пять лет, когда мы с Муссолини постареем… Политическая ситуация благоприятствует нам: в Средиземном море соперничают Италия, Франция и Англия, на Востоке поднимается давление… Англия находится в огромной опасности. Позиция Франции также ухудшилась. Упадок показателей рождаемости… Югославия содержит в себе микробы распада… Румыния слабее, чем прежде… После смерти Кемаля Турцией правят слабые, неуравновешенные, мелкие умы. Все эти благоприятные обстоятельства не будут длиться более двух или трех лет. Никто не знает, как долго я буду жить. Поэтому финал, который был преждевременным пять или шесть лет назад, следует приблизить. Ганнибал при Каннах, Фридрих Великий при Лойтене, Гинденбург и Людендорф при Танненберге рисковали. И мы должны сейчас пойти на риск, вооружившись железной решимостью… Наступило время испытать военную машину. Армия должна показать себя в предстоящей битве, прежде чем наступит большое и окончательное сведение счетов на Западе.»^[18]

Он также сообщил о предстоящем заключении договора о ненападении с СССР: «У врага была надежда, что Россия станет нашим противником после завоевания Польши. Враг не рассчитал величайшей силы моей решимости. Наши враги — это маленькие черви. Я видел их в Мюнхене. Я был убеждён, что Сталин никогда не примет английского предложения. Только безудержный оптимист мог поверить в то, что Сталин настолько потеряет рассудок, что не увидит подлинный смысл английских намерений. У России нет никакого интереса поддерживать Польшу… Смещение Литвинова было решающим обстоятельством. Я воспринял его как выстрел пушки, извещающий о перемене позиции Москвы в отношении западных держав. Изменение нашей позиции в отношении России я осуществил постепенно. В связи с торговым договором мы начали политические беседы. В конце концов от русских последовало предложение о заключении договора о ненападении. Четыре дня назад я пошёл на особый шаг, который привёл к тому, что Россия вчера объявила о том, что готова подписать договор. Личный контакт со Сталиным установлен. Послезавтра Риббентроп подпишет договор. Сейчас Польша находится в том положении, в какое я хотел её поставить… Нам не нужно бояться блокады. Восток снабдит нас зерном, скотом, углём, свинцом и цинком. Это грандиозная цель, требующая грандиозных усилий. Единственное, чего я боюсь, так это того, что какая-нибудь свинья в последний момент испортит мою игру своими посредническими усилиями. В политике перед нами стоят далеко идущие планы. Положено начало сокрушению британской гегемонии. Я завершил политические приготовления, теперь дорога открыта для солдата.»^[19]

Как заявил 22 августа Гитлер на заседании генералов Верховного командования вермахта, основная цель польской компании — полное уничтожение Польши.^[20]

На совещании в Оберзальцберге 22 августа Гитлер говорил своим генералам, что в Польше начнут твориться такие дела, которые им не понравятся, и предупредил, чтобы они в подобные дела «не вмешивались, ограничиваясь выполнением своих чисто военных обязанностей».^[21]

22 августа Гитлер совещался со своими генералами относительно возможности нарушить нейтралитет Голландии и Бельгии.^[22]

На военном совете 22 августа Гитлер обратил внимание генералов на то, что, хотя он лично незаменим, его в любой момент может ликвидировать «какой-нибудь преступник или идиот».^[23]

Когда Гитлер 23 августа утром ранее обычного появился на террасе «Бергхофа», где его ожидал личный штаб, он прежде всего задал Хевелю вопрос, есть ли известия от Риббентропа. Хевель смог доложить только то, что Риббентроп находится в пути из Кенигсберга в Москву.^[24]

23 августа перед обедом Гитлер принял английского посла Гендерсона, передавшего ему письмо Чемберлена. В присутствии Хевеля состоялась продолжительная беседа с послом. Во второй половине дня Гитлер продиктовал ответное письмо и лично вручил его Гендерсону.^[25]

23 августа Гитлер приказал вермахту начать наступление на Польшу 26 августа.^[26]

Во второй половине дня 24 августа Гитлер вылетел в Берлин.^[27]

Утром 25 августа Бенито Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши «немедленно».^[28]

25 августа в рейхсканцелярии в Берлине Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу.^[29]

25 августа Гитлер принял британского посла Артура Гендерсона в Берлине.^[30] 25 августа Гитлер пообещал Гендерсону дать «гарантии существования Британской империи» и предоставить ей необходимую помощь — но только после германо-польского конфликта.^[31]

Вечером 25 августа Гитлер читал ответ Муссолини: «Италия не сможет противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас».^[32]

Вечером 25 августа Гитлер отменил приказы о наступлении на Польшу по политическим причинам.^[33]

События 25 августа повергли Гитлера в шоковое состояние.^[34]

25 августа 1939 года Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Ночью телефонный разговор с Риббентропом, который от имени Гитлера даёт понять, что ситуация становится „критической“ из-за обычных „польских провокаций“. Тон менее решительный и надменный, чем обычно. <…> 14:00: Мне сообщают о послании Гитлера дуче. Я отправляюсь в П. Венецию вместе с Маккензеном. Послание двусмысленное, метафизическое и завершается намёком на то, что действия начнутся в ближайшее время, и просьбой о „понимании итальянцев“. На основании этого предложения я убеждаю дуче написать Гитлеру: мы ещё не готовы к походу: мы сделаем это, если вы дадите нам всё, что нам может понадобиться в плане военных средств и сырья. Это не такое сообщение, какого бы я хотел: но это уже что-то. Лёд сломан. Я передаю его по телефону лично и открытым текстом Аттолико, который передаёт его Гитлеру.»^[35]

26 августа Муссолини, пытаясь уклониться от выполнения союзнических обязательств Италии, вытекающих из Стального пакта, убеждал Гитлера, что ещё есть «возможность решить вопрос политическими средствами», в результате чего Германия обретет «моральное и материальное удовлетворение».^[36]

26 августа Гитлер приказал своим послам в Брюсселе и Гааге проинформировать соответствующие правительства, что в случае возникновения войны «Германия ни при каких обстоятельствах не нарушит неприкосновенность границ Бельгии и Голландии».^[37]

26 августа 1939 года Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Наши [Италии] потребности [для ведения войны] огромны, а запасы нулевые или почти нулевые. Список [потребностей] составлен: он такой, что убил бы быка, если бы тот мог его прочитать. Оставшись наедине с дуче, мы готовим послание для Гитлера: объясняем, почему у нас такие огромные потребности, и в заключение говорим, что Италия без таких поставок не сможет вступить в войну. Дуче также намекает на свои возможные политические действия. Аттолико, передавая просьбу, наталкивается на недоразумение. (В более поздней беседе Аттолико сказал мне, что это было не недоразумение, а ошибка, которую он допустил специально, чтобы отбить у немцев охоту выполнять наши требования). Он требовал немедленной доставки всех материалов: что невозможно, поскольку речь идёт о 170 000 000 тонн, для перевозки которых требуется 17 000 поездов. Я уточняю это. Вскоре приходит ответ от Гитлера: они могут дать нам только железо, уголь, лес. Несколько зенитных батарей. Он говорит, что понимает наше положение, и призывает нас сохранять дружелюбие. <…> После ухода Маккензена дуче пишет ответ: он принимает к сведению и выражает сожаление, что не может вмешаться. Он по-прежнему предлагает политическое решение.»^[38]

Гитлер 27 августа, произнеся краткую речь в Зале приёмов Новой Имперской канцелярии, отправил по домам депутатов рейхстага, вызванных в Берлин на 26 августа.^[39]

27 августа 1939 года Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Ответ Гитлера: он по-прежнему настроен на войну и просит нас о трёх вещах: не оглашать наше решение о нейтралитете до тех пор, пока это не потребуется, продолжать военные меры, чтобы прижать франко-британцев, отправить в Германию сельскохозяйственных и промышленных рабочих. Дуче отвечает, что согласен на всё это, и обещает пересмотреть наше поведение после первой фазы конфликта. Но когда закончится эта первая фаза? Сам он сегодня утром доволен решением „стоять у окна“, как он выражается. Тем временем происходит странная вещь: англичане сообщают нам текст немецких предложений в Лондоне, о которых много говорят, но которые мы игнорируем на сто процентов. Большое дело: Гитлер предлагает англичанам союз или почти союз. И, конечно, без нашего ведома. Я возмущён и говорю об этом: дуче возмущён, но не показывает этого: он по-прежнему хочет сохранить солидарность с немцами, по крайней мере внешне. <…> Война сегодня, в наших материальных и моральных условиях, была бы высшей катастрофой. И любой ценой я намерен её избежать. В послеобеденном разговоре я обнаружил, что даже Дуче сейчас находится в таком же состоянии духа. По его мнению, вопрос о секретных переговорах в Лондоне нанёс немцам тяжёлый удар. Он говорит, что Гитлер действует таким образом из страха перед вмешательством дуче, который в последний момент решил бы разрешить кризис, как он это сделал в прошлом году в Мюнхене, и поднять свой престиж, которому Гитлер будет завидовать. Я не знаю, верно ли это объяснение: для меня есть более простое: немцы вероломны и лживы. Любой союз с ними быстро становится плохим союзом.»^[40]

28 августа Биргер Далерус имел беседу с Гитлером в присутствии Геринга.^[41]

29 августа Гитлер потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров.^[42]

29 августа 1939 года Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Галифакс звонит мне, чтобы сообщить, что фюрер не отверг британские предложения и что возможности для мирного урегулирования еще есть. Аттолико, который беседовал с Риббентропом, говорит примерно то же самое. При таком положении дел я побуждаю дуче отправить Гитлеру телеграмму, в которой советую ему идти по пути переговоров. Я сообщаю об этом [послу Великобритании в Италии] сэру Перси Лорейну, который в восторге. <…> Аттолико провёл беседу с фюрером, который поблагодарил его за сообщение дуче. Он дал понять британцам, что готов принять польского полномочного представителя, но, несмотря на это, по-прежнему скептически относится к возможности переговорного решения, „поскольку сейчас две армии находятся на расстоянии стрелкового оружия и малейшая случайность может стать причиной столкновения“.»^[43]

В полдень 31 августа Гитлер издал директиву № 1 по ведению войны: «1. Теперь, когда все политические возможности, предоставляемые мирными средствами для изменения ситуации на восточной границе, которая нетерпима для Германии, исчерпаны, я полон решимости приступить к силовому решению. 2. Нападение на Польшу должно быть осуществлено в соответствии с приготовлениями, предусмотренными планом „Вайс“… Дата выступления: 1 сентября 1939 г. Время выступления: 4.45 утра… В ведении войны против Англии должны быть осуществлены приготовления для использования люфтваффе с целью нарушения поступления в Англию запасов морем, уничтожения военной промышленности, предотвращения транспортировки войск во Францию.»^[44][45]

31 августа, после получения сообщения от своего посла в Берлине о том, что ситуация ухудшилась, Муссолини и Чиано стремились убедить Гитлера встретиться с польским послом Липским и заверяли Гитлера, что стараются склонить британское правительство отдать Германии Данциг в качестве «первого шага» в переговорах о мире.^[46]

31 августа Галеаццо Чиано писал в своём дневнике: «Программа Гитлера, объявленная мне в Бергхофе, выполняется пункт за пунктом. Сегодня вечером должно начаться наступление [Германии на Польшу], потому что последний возможный день — 31 августа. Дуче считает, что переговоры ещё возможны, я — нет.»^[47]