Политика стран Запада в Центральной Азии
Материал из Documentation.
Ликвидация экстремистского режима талибов в Афганистане и размещение военных контингентов и баз США и их западных союзников на территории центрально-азиатских государств СНГ шли в русле антитеррористической операции, участие в которой отвечает национальным интересам России. В этой связи новая геополитическая обстановка в Центральной Азии не воспринималась российским руководством как серьёзный политический вызов или как подрыв позиций РФ в этом регионе, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Что касается более отдаленного будущего, то здесь вопрос оставался открытым, вызывая озабоченность как у отдельных представителей правящей элиты, так и у экспертов и обозревателей.
Историческая память о временах «Большой игры» и холодной войны невольно способствовала алармистской трактовке новой политической ситуации в Центральной Азии. Еще с XIX века, когда продвижение России на юг столкнулось с противодействием Великобритании, в России существует подозрительно-настороженное отношение к любым манёврам Запада в этом регионе. Это отношение еще больше укрепилось после 1917 года, когда в Москве сложилось твердое убеждение, что басмаческое движение в Центральной Азии служит орудием в руках Великобритании в ее борьбе против СССР. По мнению некоторых советских военных историков, вовсе не случайно вылазки басмачей окончательно прекратились именно тогда, когда Великобритания и СССР стали союзниками по антигитлеровской коалиции. Позднее неадекватная оценка степени угрозы для СССР со стороны США, сменивших Великобританию в качестве основного соперника Москвы на южном направлении, явилась одной из причин ввода советских войск в Афганистан в 1979 году. За годы холодной войны антиамериканизм, крайне идеологизированное восприятие американской политики превратились в устойчивый стереотип советского политического мышления, сохранившийся и в сознании значительной части политической и военной элиты постсоветской России. На протяжении последнего десятилетия восприятие Россией стратегии и политики Запада в регионе определялось следующими тремя взаимосвязанными факторами: Интересы и стратегия России в Центральной Азии. Процесс выработки стратегического подхода России к Центральной Азии, определения ее роли и места в системе российских национальных интересов и внешнеполитической стратегии протекал очень болезненно и медленно, будучи составной частью процесса формирования новой российской идентичности. Становление единой и целостной стратегии России в этом регионе осложнялось также межведомственной несогласованностью. В этих условиях действия России в Центральной Азии в 1990-е гг. носили преимущественно не инициативный, а реактивный характер. Характер и масштабы активности Запада в регионе. Одним из важнейших (наряду с внутрирегиональными угрозами и вызовами безопасности) объектов реагирования для России всегда был характер присутствия Запада в Центральной Азии — степень его активности, соотношение между военными и невоенными аспектами, степень столкновения или совпадения с интересами России. Наиболее активным и влиятельным западным игроком в постсоветской Центральной Азии были и остаются США. Участие стран Западной Европы в делах региона как на многосторонней, так и на двухсторонней основе в ряде аспектов отличалось от политики США (об этом будет сказано ниже), однако все эти годы оно носило гораздо более ограниченный характер, и поэтому целесообразно сосредоточиться прежде всего на американском факторе. Общее состояние российско-американских отношений. Региональный уровень взаимодействия Москвы и Вашингтона во многом зависел от общего контекста российско-американских отношений, состояние которых придавало соответствующую окраску восприятию Россией политики США в Центральной Азии. В начале 1990-х гг., во время «медового месяца» российско-американских отношений, Россия достаточно спокойно относилась к политике США в регионе. Этому способствовали следующие обстоятельства. Отсутствие интереса к Центральной Азии. С одной стороны, новой российской элите казалось, что Центральная Азия ей не очень-то и нужна. Среди российских демократов, пришедших к власти в 1991 году, было распространено убеждение, что Центральная Азия является, скорее, обузой для России, что она оттягивает на себя те ресурсы, которые могут быть использованы для развития российской экономики. Инерция великодержавного мышления. Одновременно Россия была слишком уверена в прочности и незыблемости своего влияния на республики Центральной Азии, полагая, что они и так «никуда не денутся». Действительно, эти республики до конца противились распаду СССР и в первые годы после этого настойчиво стремились сохранить сотрудничество с Россией в рамках СНГ. Относительно невысокий уровень активности США в Центральной Азии. Американцы открыто признавали ограниченность своих интересов в этом регионе и то, что эти интересы были в основном нацелены на предотвращение дестабилизации и конфликтов. С одной стороны, энергоресурсы Каспия еще не были коммерчески раскручены, с другой стороны, в тот период для Вашингтона безусловным приоритетом было сохранение хороших отношений с Россией (принцип «сначала Россия — Russia first»), основанных на безусловной прозападной ориентации российского руководства. Поэтому США предпочитали действовать осторожно и не раздражать Россию лишний раз на центрально-азиатском направлении. Американские эксперты подчеркивали, что политика новых государств Центральной Азии может косвенно провоцировать или, напротив, сдерживать развитие националистических, авторитарных и экспансионистских тенденций в России, поэтому в интересах мирового сообщества способствовать установлению хороших рабочих отношений между этими государствами и Россией. Странам региона предлагалось «быть реалистами» и отдавать себе отчет в том, что, выстраивая свои отношения с ними, США всегда будет учитывать, как это может повлиять на отношения Вашингтона с Москвой. В то же время, Россия не видела особой угрозы на том направлении, которое США считали для себя крайне важным и на котором они действительно проявляли заметную активность: речь идет о проблеме ядерного нераспространения в целом и демонтаже ядерного потенциала Казахстана в частности. Однако уже к середине 1990-х гг. ситуация меняется, и Россия начинает все более настороженно воспринимать действия США в Центральной Азии. Охлаждение отношений России с Западом. В этот период в России на фоне серьезного социально-экономического кризиса и политической нестабильности стало нарастать разочарование в Западе, что делало прозападную внешнюю политику все более проигрышной во внутриполитическом плане. В обществе складывается убеждение, что Запад не только обманул ожидания России, так и не предоставив необходимую помощь для проведения реформ и не ответив взаимностью на все внешнеполитические уступки Москвы, но и намеренно, через навязывание своих моделей и рецептов развития, способствовал ослаблению могущества российского государства. Катализатором ухудшения отношений России с Западом стали критика Западом действий российской армии в Чечне, процесс расширения НАТО на Восток, а позже и косовский кризис 1999 года. Уже во второй половине 1990-х гг. происходит переход российской внешней политики от безусловной прозападной ориентации к более сбалансированному курсу, в рамках которого возрос интерес к традиционным сферам советского влияния. Возросший интерес России к Центральной Азии. Одним из важнейших приоритетов нового курса Москвы стало усиление внимания к странам СНГ, и прежде всего к постсоветскому Югу как источнику наиболее вероятных угроз для безопасности России. Стало очевидно, что политика изоляционизма на южном направлении невозможна и что стремление «отгородиться» от этого региона приведет лишь к форсированному нарастанию там неблагоприятных для Москвы тенденций (дестабилизация умеренных, лояльных России режимов, распространение религиозного экстремизма, наркоторговли, неконтролируемая миграция и т. п.). Наиболее наглядно это продемонстрировали конфликт в Таджикистане и предшествовавшее ему падение режима Наджибуллы в Афганистане весной 1992 г. Перспективы разработки и транспортировки энергоресурсов Каспийского региона, частью которого была Центральная Азия, также способствовали пересмотру российской политики. Центральная Азия снова стала восприниматься как зона жизненно важных интересов России и как ее естественная сфера влияния. Соответственно, любое не согласованное с Москвой внешнее проникновение или вмешательство в эту сферу расценивалось как геополитический вызов и угроза российским интересам. Активизация политики США в регионе. Между тем, именно в этот период вовлеченность США в дела Центральной Азии начинает заметно возрастать. В 1997 г. США официально объявили Каспийский регион, частью которого является Центральная Азия, зоной своих стратегических интересов. Одной из причин активизации политики США в регионе стала необходимость защитить экономические интересы американских нефтяных компаний, заключивших в 1993—1994 гг. крупные контракты с правительствами Азербайджана и Казахстана. Кроме того, по мере появления новых, гораздо более оптимистичных экспертных оценок ресурсов Каспия в Вашингтоне заговорили о важности этого региона с точки зрения энергетической безопасности США и стали рассматривать разработку энергоресурсов Каспия как один из немногих возможных способов диверсификации источников мировых поставок энергоносителей. Успех реализации каспийских энергетических и транспортных проектов во многом зависел от того, насколько удастся урегулировать конфликты, поддержать стабильность и безопасность, стимулировать экономическую и политическую трансформацию стран региона, что побуждало США более активно включаться в решение этих вопросов. Более актуальной стала выглядеть и задача обеспечения независимости государств региона, поскольку, по мнению Вашингтона, «русские начали недружественно вести себя по отношению к некоторым из своих новых соседей». Между тем, практические действия США создавали впечатление, что эти вполне законные интересы были подчинены более широким геополитическим целям США и носили по отношению к ним вторичный характер. На всех направлениях американской политики в той или иной степени просматривались элементы соперничества с Москвой. Региональные энергетические и коммуникационные проекты. Центральным звеном американской политики на этом направлении стало формирование новой сети трубопроводов и торгово-транспортных коммуникаций по линии Восток — Запад (проект ТRАСЕСА). Американцы не скрывали, что одна из главных причин провозглашения такой стратегии состояла в стремлении изолировать Иран, отношение к которому в Вашингтоне заметно ужесточилось в 1995—1996 гг.1 Однако предлагаемая Вашингтоном новая конфигурация трубопроводов и коммуникаций наносила ущерб экономическим интересам не только Ирана, но и России. Во-первых, эти трубопроводы (Баку — Джейхан и Транскаспийский) обходили бы стороной не только Иран, но и Россию, через территорию которой пока осуществляется транзит большей части каспийских энергоносителей на европейский и мировой рынок. Во-вторых, Россия является одним из ключевых участников коридора Север — Юг и весьма заинтересована в развитии как этого коридора, так и двухстороннего сотрудничества с Ираном. Более того, реалистические оценки масштабов энергоресурсов Каспия, себестоимости их разработки и транспортировки делали далеко не бесспорной их значимость с точки зрения энергетической безопасности США, по крайней мере — в обозримом будущем. Коммерческая привлекательность новых трубопроводов также была более чем сомнительна. Все это, особенно в сочетании с передачей именно Совету национальной безопасности и Государственному департаменту США (а не Министерству торговли и энергетики) функций кураторов каспийских энергопроектов, не могло не создать в Москве впечатления, что лозунги борьбы против монополизма и за диверсификацию маршрутов транспортировки энергоносителей и коммуникаций служат лишь прикрытием политики экономического вытеснения России из региона и затруднения сотрудничества Москвы с Тегераном. Проблемы безопасности. Приоритетным направлением в отношениях США со странами Центральной Азии стала сфера безопасности и военного сотрудничества — то есть именно та сфера, которую Россия считала для себя наиболее важной и перспективной. США начали активно вовлекать страны региона в программу «Партнерство ради мира», предоставляя помощь в подготовке военных кадров, финансируя совместные учения, в рамках которых подразделения вооруженных сил США и других стран НАТО впервые появились невдалеке от южных рубежей России, причем это происходило на фоне процесса расширения НАТО на восток. По признанию американских экспертов, тот факт, что контакты США со странами региона по линии Пентагона развивались явно быстрее, чем по линии Госдепартамента, не мог не вызывать закономерной настороженности в Москве. Российское руководство не сомневалось, что поддержка США сыграла немаловажную роль в решении Узбекистана о выходе из Договора о коллективной безопасности СНГ, а также его присоединении к антироссийскому блоку ГУУАМ на встрече лидеров этой организации в Вашингтоне в апреле 1999 г. Вольно или невольно, в условиях нарастания напряженности в американо-российских отношениях, сигналы о поддержке со стороны Вашингтона укрепляли позиции тех сил в странах СНГ, которые не были настроены учитывать интересы безопасности России, что явилось одним из факторов, затруднявших нормализацию двухсторонних отношений этих стран с Россией. Разумеется, свою долю вины за это несло и само российское руководство. Вместе с тем, к началу 2000-х гг. США не считали Центральную Азию настолько важным регионом, чтобы претендовать на роль прямого гаранта его безопасности. Это наглядно демонстрировало реальную асимметрию интересов безопасности России и США в этом регионе. Независимость государств региона, содействие политическим и экономическим реформам и соблюдению прав человека. Снижение зависимости экономик стран Центральной Азии от российского транзита, а их безопасности — от соответствующих военно-политических механизмов СНГ, в которых доминировала Россия, рассматривалось в Вашингтоне как способ обеспечения большей политической самостоятельности стран региона. Однако Москву не могло не беспокоить, что укрепление независимости южных государств СНГ американцы фактически увязывали с ослаблением связей между этими государствами и Россией. Отвергая утверждения американцев о том, что их действия являются лишь ответной реакцией на «неоимперскую» политику Москвы в отношении Центральной Азии и Кавказа, российское руководство видело в них признак продолжения геополитического соперничества за передел сфер влияния. Экономическая и военно-политическая ориентация на Россию должна была просто смениться аналогичной ориентацией на США, тем более что независимость, демократизация и проамериканская ориентация этих государств выглядели в рассуждениях американских экспертов понятиями одного порядка (взаимосвязанными характеристиками). Отдавая безусловный приоритет задаче обеспечения подобной «независимости» стран региона, в вопросах демократизации и прав человека США вели себя крайне непоследовательно, зачастую следуя принципу двойных стандартов. Это позволяло российским наблюдателям делать вывод, что «риторика о правах человека нужна Вашингтону исключительно как средство давления на республики Центральной Азии и метод политики». Некоторые ведущие американские эксперты также высказывают серьезные критические замечания в адрес политики США в регионе, указывая, в частности, на: — отсутствие целостной и последовательной стратегии в отношении региона, усугубляемое давлением различных лобби, бюрократической несогласованностью и межведомственным соперничеством; — поверхностное представление о реальном состоянии и проблемах региона, недооценку разнообразия и различий между составляющими его странами; — неспособность понять степень исторической и геополитической важности Каспийского региона для соседних государств, в том числе России и Ирана, и, соответственно, учитывать это обстоятельство в практической политике; — неспособность соблюдать иерархию приоритетов, увлечение второстепенными интересами в ущерб главным. Признавая, что Россия имела достаточно оснований рассматривать действия США как направленные против ее интересов, эти эксперты, однако, считали, что такое восприятие не отражало действительных намерений Вашингтона, а сложилось в результате отсутствия ясности и последовательности в американской политике. Эта политика, характеризуемая в целом как избирательное участие (selective engagement), содержала в себе некоторые двусмысленные элементы стратегии соперничества и баланса сил (competitive, balance of power strategy), однако в глазах других держав именно эти элементы выглядели ее главным содержанием. Как бы то ни было, результаты политики США в регионе даже у некоторых американских наблюдателей не вызывали чувства оптимизма. По их мнению, чрезмерное увлечение США проблемами трубопроводов и безопасности наносило ущерб общему политическому и экономическому развитию региона, способствовало росту коррупции, деформировало процесс региональной интеграции и еще больше запутывало региональные отношения. Политика США была внутренне противоречива: так, изоляция Ирана фактически оборачивалась изоляцией стран Центральной Азии и Азербайджана, что противоречило провозглашенной Вашингтоном цели содействовать укреплению независимости и экономическому процветанию этих стран. На деле страны региона оказались, в том числе и в результате американской политики, вовлечены в соперничающие структуры политического, экономического и военного сотрудничества. Таким образом, независимо от намерений Вашингтона, его действия способствовали тому, что российско-американские отношения в Центральной Азии к концу 1990-х гг. все больше приобретали черты геополитического соперничества — хотя заметно более низкой интенсивности, чем в районе Закавказья. Этому способствовали второстепенный статус Центральной Азии по сравнению с Кавказом как на шкале стратегических приоритетов безопасности России, так и с точки зрения реализации каспийских энергопроектов, и одновременно наличие в Центральной Азии общей угрозы в виде религиозного экстремизма и наркоторговли с мощным плацдармом в Афганистане. Сотрудничество в вопросах афганского урегулирования в рамках ООН стало одним из немногих примеров конструктивного и взаимовыгодного партнерства России и США в этом регионе. Политика стран Западной Европы в Центральной Азии имела довольно существенные отличия от американской, что отмечалось многими наблюдателями. Эти различия в основном сводятся к тому, что: — европейцы более последовательны и принципиальны в том, что касается критики авторитаризма и нарушений прав человека в странах региона; — Европа не пыталась проявлять серьезную активность в политиковоенной сфере. Европейская политика, направленная на достижение комплексной безопасности, делала акцент на технической, финансовой и экономической поддержке реформ в странах Центральной Азии, а также на программах гуманитарной помощи; — страны ЕС и особенно Германия стремились избегать тех шагов, которые раздражали бы Россию, и подчеркивали, что намерены реализовывать свои интересы в Центральной Азии только в сотрудничестве с Россией; — в отличие от американцев, европейцы предпочитали вести осторожный диалог с Ираном и постепенно налаживать с ним контакты; — европейский подход к Каспию в большей степени, чем американский, мотивирован экономическими интересами. Европейцы выражали растущее недовольство попытками США монополизировать распоряжение ресурсами Каспия и привилегиями, которыми пользуются американские компании в каспийских проектах. В целом, потенциал Европы, ее возрастающие интересы в Центральной Азии, особенно на фоне перспективы расширения Европейского Союза, и ее неплохие отношения с Россией создавали предпосылки для более активной роли европейских стран в обеспечении регионального сотрудничества и безопасности в этом регионе. Не случайно некоторые американские аналитики предлагали США более тесно взаимодействовать с европейскими союзниками в деле выработки долгосрочной стратегии в отношении региона, отмечая, что это создаст дополнительные возможности для трансатлантического диалога о региональной стабильности. События 11 сентября и контртеррористическая операция США в Афганистане создали новый контекст для взаимодействия России и США в Центральной Азии. Отношение к войне США против терроризма в ее различных аспектах стало предметом серьезных разногласий в российской элите. Эмоциональный шок от терактов 11 сентября и чисто человеческое сочувствие американскому народу диктовали, казалось бы, выбор в пользу сотрудничества с Вашингтоном. С другой стороны, обиды и унижения от политики США 1990-х гг. были еще слишком свежи в памяти российского общества, сохранялся довольно высокий уровень враждебности и недоверия к Америке, неверия в возможность равноправного партнерства с Западом. В результате большинство в парламенте, военном и политическом сообществе, прессе и академическом мире заняло или отрицательную, или выжидательную позицию. Как отмечает А. Г. Арбатов, решение президента В. В. Путина принять активное участие в усилиях международной антитеррористической коалиции (за исключением прямых боевых действий) опиралось на поддержку меньшинства политических и военных кругов России. В основе этого решения, официально объявленного президентом в его обращении 24 сентября, лежал целый ряд как принципиальных, так и чисто прагматических соображений. В стратегическом плане это решение было способом еще раз продемонстрировать необратимость курса России на интеграцию и сотрудничество с Западом, который получил новый импульс после прихода к власти В. В. Путина. Хотя поначалу Запад видел в нем жесткого националиста и сторонника евразийства, его внешнеполитическая стратегия все же носила, скорее, «неозападнический» характер, будучи попыткой совместить стратегическую ориентацию на Запад с повышением международного авторитета России и восстановлением ее прежних связей и позиций в других регионах мира. Накануне 11 сентября отношения между Россией и США/Западом/НАТО находились в фазе нового подъема. Россия постепенно преодолевала «косовский синдром», а на Западе стали воспринимать президента В. В. Путина как серьезного и достойного политического партнера. Россия, стремящаяся к экономическому прорыву и интеграции с западными структурами, была заинтересована в том, чтобы принять активное участие в совместных действиях, особенно в условиях, когда мир столкнулся с новой общей угрозой, отразить и сдержать которую по силам лишь наиболее развитым государствам. Главную роль по созданию коалиции и по проведению операции против террористических групп, естественно, взяли на себя США и потому, что стали жертвами невиданного ранее вызова, и потому, что обладают самым мощным военно-политическим и экономическим потенциалом, позволяющим не только нанести при минимальным потерях (позже выяснилось, что практически и без них) удар по талибам и базам организации «Аль-Каида», но и принять меры по созданию переходного афганского правительства, организации широкомасштабной помощи Афганистану, его возвращению в мировое сообщество. Косвенным свидетельством того, что события 11 сентября еще больше укрепили стратегическую ориентацию российского руководства на Запад, можно считать изменение внешнеполитических воззрений Владимира Жириновского, который всегда тонко улавливал конъюнктуру в высшем эшелоне власти и озвучивал ее гораздо более прямолинейно, чем другие политики. Сразу после событий 11 сентября, когда в российское руководство еще не сформулировало официально свою позицию, В. В. Жириновский в привычной для него манере заявил, что теракты были хорошо спланированной провокацией в интересах американских нефтяных корпораций, и призвал президента В. В. Путина повернуться к Востоку, а арабов, иранцев и афганцев — объединиться с православным миром и Россией. «Вместе мы сможем противостоять главному агрессору — США и Западному христианству, которые за последние 50 лет развязали множество войн, погубивших тысячи людей, прежде всего мусульман». Однако уже в декабре 2001 г. на съезде ЛДПР В. В. Жириновский заявил, что после 11 сентября «ушел в прошлое двухполюсный мир с двумя сверхдержавами и их союзниками, на балансе сил которых основывалась глобальная стабильность мира последние 50 лет». По мнению Жириновского, у России, которая в соответствии с новой программой ЛДПР относится к «северной цивилизации», общий с США и Европой враг — международный экстремизм и терроризм, угрожающий с Юга. И для борьбы с этим врагом необходимо развивать политическое и военное взаимодействие между «цивилизованными северными державами», в первую очередь между Россией и Соединенными Штатами. В тактическом плане взаимодействие с США и Западом в контртеррористической операции должно было, по мнению Москвы, привести к отказу от двойных стандартов, когда в зависимости от политических преференций террористы могут считаться «борцами за независимость». Более справедливый и реалистический подход Запада к проблеме терроризма мог бы помочь снизить те угрозы, с которыми сталкивалась Россия и на собственной территории, и на пространствах СНГ, прежде всего, в Центральной Азии, и которые постепенно принимали все более широкий и интенсивный характер. Речь идет о наличии террористической составляющей в чеченском сепаратистском движении, о террористических актах в российских городах — взрывах жилых домов в Москве, Волгодонске, Буйнакске, о действиях террористов в Дагестане. Помимо этого, Россия имеет обязательства по обеспечению безопасности в Центральной Азии, где активно действовали боевики Исламского движения Узбекистана, вторгшиеся в Киргизию и Узбекистан в 1999, и в 2000 году. Известно, что помощь и поддержку террористы ИДУ и чеченские боевики получали и в Афганистане, где при установлении власти талибов образовалась так называемая серая зона, в которой действовали собственные законы и правила. Именно стремление обеспечить контроль и стабильность в Афганистане, откуда талибы угрожали границам СНГ и откуда велась подрывная террористическая деятельность, определили позитивное или, по крайней мере, нейтральное отношение России к предоставлению центрально-азиатскими государствами своего воздушного пространства и аэродромов для американской авиации, ведшей бои в Афганистане и доставлявшей туда гуманитарные грузы. Наконец, выступив в поддержку контртеррористической операции в Афганистане и дав согласие на военное развертывание США в Центральной Азии, Россия исходила из трезвой оценки своих ресурсов и возможностей. Российские власти окончательно преодолели постсоветский сверхдержавный синдром, фактически признав, что в своих отношениях с США Россия не может рассчитывать на равноправное партнерство. США использовали ситуацию, чтобы подтвердить свою лидирующую роль в мире, и с этим России приходилось считаться. Такой вывод означал, что любые попытки вернуться к «игре с нулевой суммой» и перевести свое недовольство слишком напористым стилем американской дипломатии в русло регионального соперничества будут контрпродуктивными. Было понятно, что США сумеют провести операцию в Афганистане и без российской поддержки, однако в этом случае Россия понесла бы серьезные политические и моральные издержки. Россия дала «зелёный свет» американскому военному развертыванию в Центральной Азии не только потому, что этого требовала логика общего решения о поддержке американской акции, но и потому, что она мало что могла сделать, чтобы помешать странам Центральной Азии установить новые партнерские отношения с США. В. В. Путин пытался убедить лидеров центрально-азиатских стран «действовать в рамках СНГ и использовать структуры СНГ для консультаций и принятия решений»1, касающихся борьбы с терроризмом и ситуации в Афганистане. Однако Узбекистан и Казахстан еще до речи В. В. Путина 24 сентября в одностороннем порядке выразили готовность сотрудничать с Вашингтоном. Узбекистан к этому времени вообще не являлся участником ДКБ, что формально обеспечивало ему достаточную свободу действий. Казахстан, традиционный соперник Узбекистана в борьбе за региональное лидерство, попытался воспользоваться моментом, чтобы оспорить у него звание «главного союзника» США,2 но при этом он не отказался от контактов и консультаций с Москвой. Киргизия и Таджикистан заявили о намерениях «обязательно сначала проконсультироваться с Москвой». Президент А.Акаев специально подчеркнул, что его решение разрешить использование воздушного пространства Киргизии было согласовано с В. В. Путиным и что «российско-киргизские консультации проходили в соответствии с процедурами ДКБ СНГ». Судя по всему, попытка России заблокировать размещение американских военных в Центральной Азии вряд ли была бы успешной и, во всяком случае, не принесла бы России политических дивидендов. Таким образом, поддержка действий США в Афганистане и Центральной Азии была для России наиболее рациональным выбором. Важно было лишь не переусердствовать в выражении этой поддержки, что могло бы подпортить имидж России как страны с самостоятельной внешней политикой, поляризовать само российское общество, а также ослабить позицию России в будущих контактах с американцами относительно Центральной Азии. Не случайно с самого начала некоторые российские деятели говорили о приемлемости лишь временного американского базирования в этом регионе, только до момента окончания антитеррористической операции, а также о недопустимости расширения самой этой операции за пределы Афганистана. Первые итоги американского присутствия в Центральной Азии Решение согласиться на американское военное развертывание в Центральной Азии было для России болезненным не только из-за сомнений в истинных намерениях США, но и потому, что накануне 11 сентября Россия находилась в процессе восстановления своих позиций и влияния в регионе. В политическом и академическом лексиконе даже появилось выражение «возвращение России в Центральную Азию». Этому способствовали следующие основные факторы: — вылазки боевиков ИДУ в 1999—2000 гг. побудили режим И.Каримова обратиться за помощью к внешним силам. Поскольку США в тот период не проявили достаточной готовности взять под свою защиту Узбекистан, Каримов был вынужден искать сближения с Москвой, а также с Китаем; — успешно проведенная Россией операция по разгрому исламистских группировок, вторгшихся в Дагестан в августе 1999 г., и последующее начало «контртеррористической» операции в Чечне были с энтузиазмом восприняты правительствами стран Центральной Азии, и прежде всего Узбекистана, поскольку продемонстрировали решимость и готовность России бороться против общего врага — исламского терроризма; — пришедший к власти в России В. В. Путин сумел наладить гораздо более позитивные, чем Б. Н. Ельцин, личные отношения с И.Каримовым и другими центрально-азиатскими лидерами. В результате, хотя Узбекистан все-таки вышел из ДКБ, он все же заключил с Россией ряд двухсторонних соглашений в сфере безопасности и военного сотрудничества. Так, 11 декабря 1999 г. в ходе визита В. В. Путина в Ташкент был подписан Договор о дальнейшем углублении всестороннего сотрудничества в военной и военно-технической области между РФ и Узбекистаном. В марте 2000 г. Ташкент присоединился к Объединенной системе ПВО СНГ и вскоре принял участие в совместных учениях сил ПВО «Боевое содружество». Ряд новых соглашений в развитие Договора 1999 г. был подписаны в мае 2001 г. во время визита И.Каримова в Москву. Узбекистан включился также в работу Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС), в которой России — наряду с Китаем — принадлежала ведущая роль. В июле 2000 г. Узбекистан впервые присутствовал на заседании ШОС (тогда еще — «Шанхайской пятерки») в качестве наблюдателя, а в июне 2001 г. стал полноправным членом этой организации. Новыми потенциальными каналами укрепления военно-политической роли России обещали стать два региональных антитеррористических центра со штаб-квартирами в Бишкеке (один в рамках ДКБ, другой в рамках ШОС), а также Коллективные силы быстрого развертывания (КСБР) в рамках ДКБ, создание которых было формально завершено 1 августа 2001 г. Хотя Узбекистан не поддержал создание этих структур, другие страны региона взяли курс на максимальное привлечение военно-политического ресурса России для обеспечения коллективной безопасности в Центральной Азии. Кроме того, наряду с усилиями в сфере безопасности, Россия с приходом В. В. Путина стала уделять большее внимание торгово-экономическим рычагам укрепления своих позиций в Центральной Азии. Преобразование Таможенного союза стран СНГ в Евразийское Экономическое Сообщество (ЕврАзЭС) означало подведение экономического фундамента под систему совместной безопасности: на другой же день после оформления ЕврАзЭС в Астане оно было увязано в Бишкеке с Договором коллективной безопасности СНГ. Российская сторона начала более активно участвовать в приватизации стратегических секторов региональной экономики, включая гидроэнергетические объекты в Киргизии и Таджикистане. В апреле 2000 г. В. В. Путин заявил на заседании Совета безопасности, что Россия должна проявить большую активность в Каспийском регионе, и призвал к более активному участию в эксплуатации энергетических ресурсов Каспия и к большей координации действий нефтяных компаний, правительства и соответствующих министерств. Был создан пост специального представителя президента в Каспийском регионе. Появление военного и расширение политического присутствия США в Центральной Азии после 11 сентября делало дальнейшее «возвращение» России в этот регион более чем проблематичным. Во-первых, США продемонстрировали готовность и способность мобилизовать и эффективно использовать военную силу в регионе для решения проблем безопасности — то есть то, что раньше теоретически ожидали от России. Это сделало Америку более привлекательным союзником и покровителем для стран региона. Во-вторых, исчезновение внешней (талибской) угрозы также снизило заинтересованность центрально-азиатских стран в российском факторе. В-третьих, американское проникновение сопровождается мощными финансово-экономическими вливаниями, которых не может предоставить Россия. Так, США уже выразили готовность увеличить в 2002 г. объем помощи Узбекистану в три раза, доведя ее до 160 млн долл. Кроме того, США убедили МВФ возобновить сотрудничество с Узбекистаном, прерванное год назад. Все страны региона получают от США серьезные предложения в области военного и торгово-экономического сотрудничества, включая масштабные инвестиции. В-четвертых, благодаря сочетанию военно-политического присутствия в регионе и экономических ресурсов США стали восприниматься как более эффективный, чем Россия, региональный брокер в решении спорных вопросов между странами и обеспечения региональной интеграции. Так, учитывая заинтересованность США в стабилизации обстановки в регионе, Узбекистан и Таджикистан предприняли шаги к нормализации двухсторонних отношений, остававшихся на протяжении многих лет крайне сложными и болезненными. Так, Узбекистан выразил готовность списать 10 % таджикского долга (120 млн долл.), а также снизить цены и тарифы на поставляемый в Таджикистан газ и транзит грузов через свою территорию. Кроме того, стороны выразили готовность ускорить решение вопросов, связанных с делимитацией границы и разминированием некоторых ее участков. В-пятых, США совершили мощный прорыв в отношениях с Таджикистаном, который ранее считался безусловной сферой влияния Москвы. Делегация Конгресса США, побывавшая в Душанбе в середине января 2002 г., выразила готовность вкладывать деньги в развитие горнорудной промышленности, гидроэнергетики и в переработку хлопка. В конце января во время визита в Таджикистан делегации центрального командования вооруженных сил США американцы предложили программу сотрудничества в сфере борьбы с международным терроризмом, включающую обмен информацией, военное образование, проведение конференций, а также оказание гуманитарной и технической помощи на долгосрочной основе. В программу входит и сотрудничество в борьбе с контрабандой наркотиков, и проведение региональных военных учений. Более того, американцы договорились с таджикской стороной об оказании помощи в техническом оснащении границы с Афганистаном и подготовке квалифицированных специалистов для охраны границы4, чем ранее занимались главным образом российские пограничники. Если кто-то в России и питал иллюзии, что в обмен на признание Москвой американской гегемонии на глобальном уровне США согласятся признать за Москвой право «естественного доминирования» на постсоветском пространстве, то эти иллюзии окончательно рассеялись. Не в полной мере оправдались и расчеты Москвы, связанные с «разменом» своей поддержки войны в Афганистане на американскую поддержку действий Москвы в Чечне. Если на первых порах Вашингтон действительно воздерживался от упоминаний о Чечне, то после успешного завершения блицкрига в Афганистане критика действий российской армии на Северном Кавказе, а также контакты Вашингтона с представителями чеченских сепаратистов возобновились. (Надо отметить, что в данном вопросе США изменили акценты после захвата чеченской террористической группой заложников в Москве в октябре 2002 г.) Наконец, России не удалось реализовать свои геополитические планы относительно Афганистана — использовать американскую операцию против «Талибана» для того, чтобы привести к власти в Кабуле поддерживаемый ею Северный Альянс. Тем не менее, благодаря действиям США была решена одна из важнейших задач национальной безопасности России — разгром талибов, что существенно уменьшило возможности дестабилизации политической ситуации на южных рубежах России. Это, по мнению некоторых наблюдателей, вполне компенсирует для России все те издержки, с которыми было связано американское военное присутствие в регионе до сих пор. Большинство российских политиков и экспертов согласно с тем, что в краткосрочном плане действия США в целом ряде аспектов отвечают интересам России. Это, в частности: — создание переходного правительства и принятие мер по стабилизации обстановки в Афганистане; — сдерживание экстремизма в Центральной Азии за счет демонстрации военного присутствия; — сокращение каналов иностранной помощи радикальным исламистам в Центральной Азии и на Северном Кавказе; — предоставление помощи государствам региона и содействие развитию их экономики; — содействие урегулированию межгосударственных споров и противоречий. В соответствии с общей российской заинтересованностью в снижении вызовов и угроз безопасности в Центральной Азии, она может только приветствовать любые меры, способствующие достижению этой цели. Вопрос заключается в том, собираются американцы надолго оставаться в Центральной Азии, и если да, то как это соотносится с интересами России? Россия и перспективы американского присутствия в Центральной Азии. Одна из причин обеспокоенности России относительно политики США в Центральной Азии заключается в том, что американская сторона продолжает довольно туманно высказываться о сроках своего военного присутствия в регионе. Если одни американские представители (в основном из Государственного департамента) обычно утверждают, что американские военнослужащие не будут оставаться в Центральной Азии дольше, чем этого требуют интересы контртеррористической операции в Афганистане, то другие (в основном из Пентагона) предпочитают рассуждать о необходимости долгосрочного присутствия в регионе. Даже если это не просто отвлекающий маневр, а отражение действительных разногласий в американском руководстве, наиболее вероятной представляется победа точки зрения Пентагона. Вряд ли США согласятся отказаться от стратегических приобретений, связанных с военным развертыванием в Центральной Азии. Во-первых, впервые в истории Запад получил доступ к внутренним районам Евразии, которые согласно законам геополитики считались находящимися вне его досягаемости. Америка в центре Евразии — одно из условий глобального доминирования США, что является главной стратегической целью Вашингтона. Во-вторых, была преодолена «красная черта», установленная Москвой в отношении американского военного присутствия на постсоветском пространстве. Кроме того, борьба с терроризмом выдвинулась в разряд главных приоритетов американской стратегии. С этой точки зрения Центральная Азия представляет для США долгосрочный интерес. Новая американская администрация не собиралась повторять ошибку Б.Клинтона, который, по мнению некоторых наблюдателей, своим нежеланием принять серьезное участие в усилиях по обеспечению региональной безопасности в Центральной Азии в конце 1990-х гг. не только оставил страны региона беззащитными перед давлением Москвы, но и допустил нарастание угроз безопасности внутри Афганистана, их распространение на Центральную Азию и, в конечном итоге, их превращение в удар по самим Соединенным Штатам. Усиление внутриполитической нестабильности в Пакистане и возросшая вероятность индо-пакистанского конфликта могут поставить под угрозу американские базы в Пакистане, что делает базы в Центральной Азии стратегически важным резервом. С другой стороны, присутствие в Центральной Азии ведет к росту акций США в глазах тех же Индии и Пакистана. Кроме того, военное присутствие облегчает и достижение других американских целей в регионе, которые по-прежнему сохраняют свою значимость. Многие обозреватели отмечают, что главной долгосрочной целью американского военного присутствия в Центральной Азии является сдерживание Китая, который в ближайшем столетии может занять место главного оппонента США, единственной державы, которая не боится «глобализма», поскольку является самодостаточной в военно-политическом и культурном отношении и теперь становится таковой и в плане экономики. С этой точки зрения особенно важна для американцев база в Манасе (главный аэропорт Бишкека), расположение которой предоставляет вооруженным силам США возможности действовать в различных гипотетических ситуациях. Достаточно сказать, что, как отмечали американские наблюдатели, с базы в Манасе (Киргизия) тактическая авиация США может достичь западной части Китая, где размещены стратегические ракеты. Кроме того, военное присутствие в регионе может быть использовано для дальнейших усилий по изоляции Ирана, который был причислен президентом Дж. Бушем к «оси зла». Становится все более очевидно, что расширение американского военно-политического присутствия в Центральной Азии вызвано не только потребностями операции в Афганистане, но и знаменует собой очередной этап реализации долгосрочной программы укрепления своих позиций в регионе. Характерно, что американские эксперты еще до событий 11 сентября настойчиво советовали администрации Буша уделять больше внимания отношениям с Таджикистаном, а также усилиям по нормализации узбекско-таджикских отношений. Эта рекомендация была реализована в новой стратегической обстановке. Перспектива долгосрочного американского военного присутствия в Центральной Азии вызывает неоднозначную реакцию в России. Президент В. В. Путин не видит в нынешней ситуации никакой проблемы, отмечая, что Россия относится к США как партнеру и, в будущем, даже возможному союзнику. «Если бы мы видели в США врага, то мы действовали бы иначе», — заявил В. В. Путин в интервью Wall Street Journal 11 февраля 2002 г. Некоторые российские деятели, например, заместитель председателя комитета Государственной Думы по международным делам С. Н. Шишкарев, полагают, что до тех пор, пока стабилизация обстановки в Афганистане не приобрела устойчивый и необратимый характер, а перспектива реставрации движения «Талибан» и второго дыхания у «Аль-Каиды» выглядит вполне реальной, сохранение американского военного присутствия и международных миротворческих сил в Афганистане необходимо, и оно гораздо выгоднее для нас, чем наличие там экстремистских агрессивных исламистских сил. Присутствуя в Афганистане и сопредельных странах, США «берут на себя всю полноту политической ответственности за сохранение в регионе стабильных и предсказуемых режимов, за политическое разрешение противоречий между ядерными странами — Индией и Пакистаном, за ликвидацию угрозы агрессивного исламского радикализма и прекращение экспорта в Россию бандитизма и наркотиков. А это вполне отвечает нашим интересам». Другие российские деятели прямо заявляют о неприемлемости для России наличия постоянных западных баз в Центральной Азии. Впрочем, и в этих заявлениях встречается некоторая двусмысленность. Так, глава Федеральной пограничной службы РФ К. В. Тоцкий, допуская разворачивание иностранных баз только на период проведения антитеррористической операции коалиционных сил в Афганистане, сам же признает, что эта операция «продлится долго, так как основная масса террористов сохранилась. Сохранены также оружие и боеприпасы». Противоположны точки зрения МИД и Министерства обороны — традиционных оппонентов в вопросах формирования политики России на постсоветском пространстве. В то время как Минобороны выступает категорически против американского присутствия, МИД, в свою очередь, продолжает призывать к поддержке США в борьбе с терроризмом. При том, что последствия американского присутствия в регионе во многом будут зависеть от характера российско-американских отношений, нельзя не признать, что в любом случае это присутствие в долгосрочном плане может стать источником вызовов и угроз российским интересам. Прямая военная угроза выглядит минимальной: базы в Центральной Азии отнюдь не самый удобный плацдарм для нанесения ударов по России, и, кроме того, количественные и качественные масштабы западного присутствия достаточно ограниченны. Однако наличие американских баз все же создает несколько конкретных концептуальных и практических проблем военно-стратегического и военно-экономического характера. Во-первых, это проблема мобилизационного развертывания, которое лежит в основе российской концепции отражения внешней агрессии. Такое развертывание становится проблематичным, если потенциальный противник вплотную приближается к районам развертывания резервов, к которым в России относятся «тыловые» районы Поволжья, Урала и Сибири. Во-вторых, это проблема ядерных гарантий. Россия предоставляет такие гарантии своим партнерам по ДКБ. Однако поскольку применение ядерного оружия возможно не только по территории стран-агрессоров, но и по их зарубежным воинским контингентам, то размещение американских сил в странах Центральной Азии создает абсурдную ситуацию: для защиты своих союзников в случае ядерного конфликта Россия должна будет нанести ядерный удар по их же собственной территории. В-третьих, это проблема секретности стратегических военных объектов России, расположенных на территории Центральной Азии. Хотя стремительное развитие современных технических средств разведки уже в значительной степени рассекретило многие из них, размещение военных баз в регионе позволит США еще более эффективно вести там разведывательную и контрразведывательную деятельность. В-четвертых, это проблема экспорта вооружений. Появление американских баз и расширение военного взаимодействия с США неизбежно обернутся хотя бы частичной технической переориентацией стран региона, что вызовет сокращение потребности в поставках российского оружия. Эта тенденция уже начала проявляться: по словам министра обороны Казахстана, для начатого в стране перевооружения системы ПВО «необязательно будет закупать военную технику России», поскольку Астана сейчас «пристально изучает предложения США, Великобритании и Франции». Впрочем, российские военные не теряют надежды, что им все же удастся сохранить выход на центрально-азиатский рынок вооружений по «афганской схеме» (страна покупает российское оружие на американские деньги). Проблемы взаимоотношений с Китаем и Ираном. Даже если расширение американского военного присутствия действительно направлено не против России, Москве все равно придется столкнуться с довольно сложными проблемами. Попытки Вашингтона ограничить влияние Китая в Центральной Азии могут поставить Москву перед необходимостью нелегкого выбора между этими двумя стратегическими партнерами, что грозит осложнить отношения по крайней мере с одним из них. В подобную ситуацию уже попал Казахстан, на который оказывают сильное конкурирующее давление Вашингтон и Пекин. Аналогичные сложности могут возникнуть и в российско-иранских отношениях, если США, используя свое возросшее влияние в Центральной Азии, пойдут по пути дальнейшего ужесточения антииранского курса. Не менее серьезным вызовом является перспектива дальнейшей маргинализации политической и экономической роли России в Центральной Азии. В принципе, несмотря на появление привлекательной американской альтернативы в военной и экономической области, центрально-азиатские страны вряд ли полагали, что изменение конфигурации военно-политических региональных отношений вообще выведет их из сферы российского влияния. Напротив, именно появление мощного игрока в лице США и, частично, западноевропейских акторов потребовало от большинства центрально-азиатских государств с большим вниманием отнестись к необходимости сохранения определенного баланса между американскими и российскими интересами. Так, в своем интервью во время визита в Москву президент А.Акаев заявил, что Киргизия будет продолжать развивать отношения с США, но не в ущерб своим отношениям с Россией. Принимая в декабре 2001 г. госсекретаря К.Пауэлла, президент Казахстана Н.Назарбаев специально подчеркнул, что любая политика по исключению России из процесса решения международных проблем будет недальновидной и неверной. Для Казахстана, связанного с Россией сильнее, чем остальные республики (самая протяженная граница, особенности этнического состава населения и проч.), выбор между ней и США невозможен. В то же время даже в Казахстане начали обозначаться тенденции, которые некоторые российские специалисты связывают с попытками дистанцироваться от России. Комментируя формирование нового кабинета министров, директор Института стран СНГ К. Ф. Затулин отметил: «По моему предварительному впечатлению, те люди, которые сегодня входят во власть в Казахстане, менее склонны учитывать интересы России». Затулин связывает это обстоятельство прежде всего с внутренними процессами, идущими в Казахстане, где молодые, более националистически настроенные политики начинают постепенно теснить Н.Назарбаева. Вместе с тем, определенную роль играет и внешний фактор — появившаяся возможность балансировать между Россией и США. В принципе, ни одно центрально-азиатское государство не располагает сколько-нибудь серьезными побудительными мотивами к изоляции от России. Однако признание этого факта не исключает попыток немедленно извлечь из американского присутствия дивиденды, не обращая большого внимания на то, как они отразятся на интересах развития сотрудничества с Москвой. Американское присутствие не только стимулирует активность антироссийских сил, претендующих на доступ к власти, но и побуждает сами правящие режимы переходить на более жесткий язык общения с Москвой. У Таджикистана, например, возникло желание получить с России за пребывание ее вооруженных сил на таджикской территории (ради защиты Таджикистана) суммы, эквивалентные американским выплатам. Поспешность, с которой даже зависимые от России режимы пытаются в максимальной степени использовать все преимущества ориентации на США, вряд ли могла породить у Москвы разочарование в отношении ее региональных союзников. Однако слишком резкий поворот, граничащий с демонстративной переориентацией на США, мог бы стать важным фактором, способным усилить настороженность России в отношении американских намерений. В условиях возросшего американского влияния России будет все труднее реализовывать свои экономические интересы в регионе, начиная от уже упомянутого военно-технического сотрудничества и кончая участием в разработке и транспортировке энергоресурсов Каспия. Однако особое беспокойство Москвы вызывает перспектива создания новых структур региональной безопасности без участия России или с ее незначительным участием. Как уже отмечалось, влияние России в Центральной Азии в значительной степени реализовывались именно через ее роль гаранта региональной безопасности. В силу ограниченности государственных ресурсов и нежелания частного бизнеса осуществлять инвестиции в связи с высоким уровнем риска (исключением стали лишь отдельные отрасли, главным образом — нефтегазовый комплекс) России не удалось обрести заметные позиции в экономике этих государств. Из этого, разумеется, не следовало вывода о том, что экономически Россия потеряла свою значимость для Центральной Азии. Взаимная экономическая заинтересованность и зависимость сохраняются. В частности, Россия остается важнейшим рынком труда для большого числа трудовых мигрантов из стран Центральной Азии, сезонные заработки которых оценивались в 1,5 млрд долл. ежегодно. Однако роль РФ в обеспечении безопасности рассматривалась местными режимами, особенно после гражданской войны в Таджикистане, как главный вектор двухсторонних и многосторонних отношений. Между тем, новая геостратегическая обстановка выявила глубокий кризис ДКБ, этого краеугольного камня российской политики в области региональной безопасности. По словам российского обозревателя, «американский блицкриг в Афганистане, в одночасье повлекший за собой исчезновение „Талибана“ как организованной политической и военной силы, поставил государства ДКБ в весьма щекотливую ситуацию. Предпринимаемые ими все последние годы усилия по консолидации ДКБ исключительно в расчете на угрозу со стороны погрязшего во внутренних смутах Афганистана оказались невостребованными и, более того, ненужными в принципе. Кроме того, низкая эффективность ДКБ была давно очевидна всем участникам блока». Война против терроризма подчеркнула слабость и ШОС — другой региональной структуры безопасности, на которую также делала определенную ставку Россия. Оттесненная на второй план после размещения сил США в регионе, ШОС может потерять свое значение для центрально-азиатских столиц. Судя по всему, американское военное базирование в регионе, даже весьма ограниченное по масштабам, будет объективно способствовать размыванию тех организаций и военно-политических союзов, которые были созданы в регионе ранее при активном участии России и Китая. В этих условиях перспектива участия России в обеспечении региональной безопасности содержит значительный элемент неопределенности, однако Москву вряд ли устроил бы вариант создания новой структуры безопасности под эгидой США/НАТО. И дело здесь прежде всего не в идеологическом неприятии такого «расширения НАТО на Юг» (хотя для значительной части российского общества и элиты и это немаловажно), сколько в сомнительной целесообразности такого подхода. Как отмечает российский ученый А. Ю. Умнов, «проблема заключается не в связях Южного Кавказа и Центральной Азии с НАТО, а в том, способна ли эта организация на постсоветском пространстве действовать столь же эффективно и не так конфронтационно, как в Европе. Ведь здесь НАТО придется иметь дело не с европейской, а принципиально иной пробуждающейся после долгой спячки цивилизацией с особыми законами, социальными структурами и представлениями о справедливости». Поддержание стабильности нынешних режимов в Центральной Азии стало сегодня одной из основных точек совпадения российских и американских интересов. Для самих этих режимов вопрос самосохранения является абсолютным приоритетом. В первую очередь именно это стоит за их стремлением добиться долгосрочного присутствия американских войск на своей территории. Центрально-азиатские лидеры уверены, что сотрудничество с антитеррористической коалицией позволит им усилить свои внутриполитические позиции и разделаться с оппозицией. При том что сегодня американское присутствие, несомненно, укрепляет местные режимы, в долгосрочной перспективе оно может оказаться не только малоэффективным с точки зрения поддержания стабильности, но и даже в какой-то мере дестабилизирующим фактором. . Во-первых, это может случиться, если США слишком активно займутся внедрением западных стандартов демократии, рыночной экономики и прав человека. Впрочем, следует признать, что США вряд ли будут требовать от центрально-азиатских режимов слишком серьезных политических реформ и демократизации, причем не только потому, что это может осложнить их отношения с новыми союзниками. Американцы начинают понимать контрпродуктивность таких подходов в условиях традиционного восточного общества с характерным для него уважением к верховной власти, где установление авторитарных режимов было исторически оправданно. Более того, именно они оказались способными обеспечить стабильность в условиях, когда более слабые лидеры столкнулись с вызовом организованной оппозиции. Пример гражданской войны в Таджикистане заставил переоценить результаты поспешного использования инструментов демократии в политически незрелых обществах. Такого рода попытки привели к хаосу и анархии, едва окончательно не погубив Таджикистан. Скорее всего, США будут следовать более «мягкой» стратегии демократизации, которую предлагают администрации Буша некоторые эксперты. . Гораздо более опасным может стать то, что американская поддержка, способствуя легитимизации центрально-азиатских режимов и их укреплению, одновременно способна породить у них искушение действовать более жесткими методами в отношении оппозиции. Немалую роль в этом отношении может сыграть и демонстрационный эффект антитеррористической операции в соседнем Афганистане. Между тем, политический ислам в Центральной Азии далеко не однороден. В его контексте сосуществуют как умеренные исламисты, готовые к сотрудничеству со светскими режимами во имя национальных интересов, так и всё крепнущие сторонники радикального подхода, которые видят будущее лишь на пути создания исламских режимов и государств. Наблюдаемая ныне радикализация сторонников политического ислама, не оставляющая места эвентуальному сотрудничеству со светскими режимами, породила перспективу появления на политической карте Центральной Азии в случае победы исламской оппозиции таких режимов, для которых даже умеренная либерализация будет совершенно не приемлема. Пример захвата власти талибами в Афганистане, его полная изоляция от международного сообщества и превращение в базу международного терроризма — пример сравнительно недавний. Конечно, пуштунское общество, далекое от модернизации, и не могло породить ничего иного, кроме глухого средневекового захолустья, но даже пример поведения модернизированного Ирана сразу после исламской революции не давал оснований для оптимизма. Главное уязвимое место в официальном американском подходе к существующим проблемам заключается в переносе акцента на методы военного, силового воздействия, которые не оставляют политическому исламу права на самовыражение (речь, разумеется, не идет ни о террористах, ни об экстремистах). В Центрально-азиатском регионе все больше ощущается потребность в том, чтобы наряду с методами военного давления там, где они необходимы, использовать методы политического воздействия на радикалов, изолировав их в самом политическом исламе. В настоящее время лишь режим Рахмонова сохраняет контакты с умеренной таджикской исламской оппозицией, да и то потому, что такого рода модель взаимоотношений была заложена в соглашениях о мире, подписанных правительством и ОТО. Уровень нынешних отношений не устраивает многих активистов в Исламской партии возрождения Таджикистана, полагающих, что, несмотря на лояльность режиму, процесс их политической маргинализации продолжается и искусственно форсируется. Сотрудничество с умеренными исламистами и диалог с ними могли бы стать действенным средством сдерживания радикального ислама, противостоящего светским режимам и отвергающего нынешние модели социально-политического и экономического развития. Однако не исключено, что в современных условиях, осознав свою особую международную значимость, центрально-азиатские лидеры еще в меньшей степени, чем прежде, будут готовы к политическому диалогу и уступкам. Это может стать прологом к эскалации напряженности, особенно в Узбекистане и Киргизии, и особенно в районе Ферганской долины, где исламский радикализм все больше совмещается со специфическим ферганским сепаратизмом. . В долгосрочной перспективе само по себе американское военное присутствие может стать мощным раздражающим фактором, стимулирующим проявления радикальной, прежде всего исламской, оппозиции. Наглядный пример тому — Саудовская Аравия, власти которой сегодня начинают всерьез задумываться над тем, чтобы избавится наконец от американских баз, находящихся на ее территории со времени войны против Ирака в 1991 г. Интересно, что в Бишкеке в январе 2002 г. уже отмечались случаи распространения листовок антиамериканского содержания активистами радикальной группировки «Хизб ут-Тахрир». В листовках, в частности, говорилось, что размещение американского воинского контингента в аэропорту Манас является «позором для киргизского народа». . Американское присутствие связывается в Центральной Азии с перспективой поступления значительных средств. Не вызывает сомнений тот факт, что в экономическом плане постсоветские государства региона, за исключением Туркменистана, очень уязвимы. Везде, кроме Узбекистана, сохранившего уровень экономического развития, сравнимый с 1991 г., наблюдается серьезный экономический спад. Так что средства, которые могут получить страны региона в результате сотрудничества с США, им остро необходимы. Вопрос заключается в том, будут ли они действительно использованы для укрепления экономики и социальной сферы. Учитывая масштабы коррупции, они могут быть направлены в нужные властным структурам каналы, содействуя обогащению отдельных властных кланов. В результате массированная внешняя финансовая помощь может, подобно нефтедолларам, парадоксальным образом отозваться усилением социальной и политической напряженности, если не будет налажен постоянный мониторинг использования предоставляемых средств. Ограничителем роли США как гаранта безопасности и стабильности в Центральной Азии является и тот факт, что Вашингтон вряд ли пойдет на массированное применение силы для сохранения нынешних центрально-азиатских режимов. Американские военные могут рисковать жизнью, чтобы отомстить за гибель тысяч соотечественников, но не чтобы спасти центрально-азиатские режимы или защитить полувиртуальные каспийские нефтепроводы. Следует учитывать, что столь быстрое и масштабное прямое военное вмешательство США в ситуацию в Афганистане стало возможным лишь благодаря исключительному стечению обстоятельств и масштабу вызова, брошенного Америке, и вряд ли может рассматриваться как модель американского реагирования на последующие кризисы внутри региона (в случае конфликта режимов с исламистской или региональноклановой оппозицией). Если бы новая американская стратегия в Центральной Азии имела серьезные шансы гарантировать долгосрочную стабильность и безопасность, то выбор для России был бы более легким. Это был бы выбор между амбициями великой державы и реальным обеспечением базовых интересов национальной безопасности. Обменять амбиции на реальные прагматические выгоды тоже не легко, но все же вполне возможно. Проблема однако в том, что даже при оптимальном развитии российско-американских отношений односторонние американские действия в Центральной Азии не позволяют России рассчитывать на гарантированное достижение своих даже минимальных интересов безопасности. Сохраняющаяся асимметричность интересов безопасности России и США в Центральной Азии позволяет предположить, что в случае, если в регионе возникнет масштабный внутренний кризис или конфликт, США могут предпочесть сократить свою ответственность, которую придется брать на себя опять же России. Если в предшествующий этому период Россия будет недостаточно включена в формирующиеся структуры региональной безопасности, ее задача окажется несоизмеримо более трудной. Таким образом, стремление России быть полноценным участником системы региональной безопасности является не признаком недоверия или попыткой соперничества с США, а объективной необходимостью. Именно поэтому Россия не согласится с любой системой безопасности, которая неадекватно учитывает ее интересы и потребности. Судя по всему, в США это осознают, по крайней мере — на уровне экспертного сообщества. Так, один экспертный доклад рекомендует правительству США «способствовать развитию таких структур безопасности в Каспийском регионе, которые будут восприниматься Россией как соответствующие ее интересам». Однако на уровне практической политики Вашингтон не всегда учитывает эти рекомендации, предпочитая односторонние действия. Принимая во внимание вероятность осложнения российско-американских отношений в условиях проведения односторонних активистских действий США в Центральной Азии и на Кавказе, представляется важным усиление европейской политики в Центрально-азиатском регионе. Как известно, европейские государства лучше знают восточные общества и действуют в них более гибко. Именно в такой гибкости и заинтересована сейчас Россия. Проблемы взаимодействия России и Запада в Центральной Азии не должны сводиться только к борьбе против сил терроризма и экстремизма. Очевидно, их цель гораздо шире — поиск стабилизации обстановки с учетом исторических и культурных особенностей обществ данного региона и сложного переходного периода становления национальной государственности, который они переживают. Усиление военного присутствия США в Центральной Азии (при незначительной и явно подчиненной роли некоторых европейских государств) не может являться гарантией устойчивого политического развития государств этого региона в долгосрочной перспективе, поскольку это присутствие ориентировано на другие задачи. Соответственно, проблема разработки западной стратегии в отношении Центральной Азии не снята с повестки дня и становится все более актуальной.
