Андрей Чикатило в 1990 году

Материал из Documentation.

Амурхан Яндиев вспоминал:^[1]

• Когда [Виктора] Тищенко третьего ноября [1990 года] обнаружили убитым, я поехал на станцию, снова стал разговаривать с кассиром, чтобы попробовала вспомнить события того дня… Кассир первой кассы шахтинского вокзала Л. А. Прищепа опознала Виктора по фотографии и вспоминала, что продала ему билет. По контрольной ленте номер билета совпадал с тем, что был найден в лесополосе. Взяла у парня 10 рублей одной бумажкой и дала четыре рубля сдачи. У кассы в это время вертелся какой-то странный мужчина. Кассир достаточно конкретно описала мужчину, который не то уговаривал, не то о чем-то просил подростка.
• Дочь этой кассирши рассказала, как однажды в электричке она видела такую сцену… На площадке «Горной» они с подружкой сели в вагон. А там сидел мальчик, к которому подсел какой-то довольно взрослый мужчина и разговор повел, что знает маму этого подростка, предлагал проводить его домой кратчайшим путем. Словом, явно пытался «снять» его. Но парень то ли был хорошо проинструктирован родителями, то ли навязчивые уговоры казались слишком подозрительными — ни в какую. И когда приехали в Шахты, мальчишка так стремительно выпрыгнул из вагона, что мужик только крикнуть что-то вдогонку успел. Было это несколько месяцев назад.
• Рассказывала всё это дочь кассирши без матери, но когда описала портрет мужчины, стало ясно, что и она, и мать, скорее всего, вели речь об одном и том же человеке. Настолько совпадали основные приметы. И добавила, что и теперь его часто видят, он по-прежнему электричкой куда-то ездит.

Яндиев позвонил Костоеву в Москву. Доложил о новой жертве, и сообщил главное: «Исса Магомедович! Вы уехали, а за это время я получил интереснейшие показания, где детально дается словесный портрет. Я уверен — это он, преступник. И, главное, свидетели его частенько видят в электричке. Они согласны принять участие в поиске. Вы учтите, он вошёл в раж. Не сегодня — завтра мы его поймаем. Если вы останетесь в Москве, это случится без вас…»^[2]

По словам Иссы Костоева, 6 ноября 1990 года Игорь Рыбаков, одетый в штатское милиционер, дежурил на железнодорожной станции «Лесхоз». Среди других грибников он обратил внимание на одного мужчину. Тот отмыл от грязи обувь у колонки рядом с домом начальника станции, пересёк пути и зашёл под навес на платформе. Высокий человек с седыми волосами и большим тёмным рюкзаком, одна из лямок которого была порвана и завязана узлом. Из рюкзака высовывались какие-то вещи. У мужчины был забинтован палец, на руках и правом ухе — свежие царапины. Он приветливо, как со старыми знакомыми, поздоровался с грибниками, укрывшимися под навесом от дождя. Рыбаков представился и потребовал предъявить документы. Мужчина в очках показал паспорт, и милиционер переписал в свой блокнот его имя и фамилию: Чикатило Андрей Романович. Своему начальнику Рыбаков дал устный рапорт и добавил, что хотел проследить за мужчиной, но не мог оставить пост, ведь напарник на дежурство не вышел. Рапорт Рыбакова передали по телефону в центральный штаб бригады, где была сосредоточена вся картотека проверяемых, но сочли несущественным: Чикатило уже проверяли в 1984 году в связи с расследуемыми убийствами.^[3]

Чикатило вспоминал: «[После убийства Коростик] я вышел на остановочную площадку „Донлесхоз“, где увидел стоящих в ожидании электрички нескольких женщин и одного молодого человека, как мне стало чуть позже известно, работника милиции, который был в гражданской одежде. Этот работник, естественно, видел, что я вышел из лесного массива, видел царапины у меня на лице и, видимо, подозревал что-то неладное, а скорее всего, думая, что я мог быть причастным к ранее совершенным преступлениям в этом „Донлесхозе“, стал ходить вокруг меня и осматривать с ног до головы. Затем отошел от этих женщин и подозвал меня к себе, после чего показал мне удостоверение работника милиции и потребовал у меня документы, удостоверяющие мою личность. У меня с собой постоянно бывает паспорт. Я предъявил ему свой паспорт и проездное удостоверение на железнодорожный транспорт. Он осмотрел мои документы и спросил, что я здесь делаю. Я ответил, что приехал просто так. Он больше ничего не сказал, поблагодарив меня почему-то, вернул мне мои документы. Мы ещё некоторое время в ожидании электрички находились на этой остановочной площадке. Через некоторое время с северной стороны подошла электричка, и он последовал к ней. Я думал, он знает о совершенных мною преступлениях, полагая, что надо идти за ним, последовал за ним к электричке. Подойдя к электричке, он сел в один вагон, а я в другой. Я сел в вагон по направлению движения электрички, а он оказался в другом вагоне сзади меня. Где он сидел, мне не было видно, и я не знаю, наблюдал ли он за мной. Где он сошёл с электрички, я не видел. Я приехал домой в г. Новочеркасск.»^[4]

6 ноября 1990 года милиционер А. Б. Полевой приехал проверять наряды на железнодорожную платформу «Лесхоз». В это время отошла электричка в сторону города Шахты. Рыбаков доложил ему о появлении из леса Чикатило и о проверке у него документов. Он на машине попытался догнать электричку и перехватить Чикатило в городе Шахты, но не успел. Через местное отделение милиции установили адрес Чикатило в Новочеркасске. Об этом эпизоде он доложил руководству.^[5]

6 ноября 1990 года Костоев прибывает в Ростов-на-Дону и Яндиев передает ему показания кассирши вокзала и её дочери о высоком мужчине, который пытался увести парнишку из электрички, а потом стоял у кассы за спиной Тищенко. Почти сразу же в электричках был организован поиск этого мужчины. По словесному портрету, который дали Светлана Напрасникова и ее мать, 12 ноября 1990 года задержали человека, похожего по описанию. Этот человек был предъявлен обеим свидетельницам для опознания, однако следователей ждало разочарование — задержали не того. Было решено, что на следующий день во избежание дальнейших ошибок вместе с оперативниками в поисках будут участвовать и сами свидетельницы.^[6]

Владимир Колесников вспоминал: «13 ноября [1990 года] я выезжаю на место убийства Громова [убитого 17 октября 1990 года в районе железнодорожной платформы Лесхоз] — хотел осмотреть ложе трупа, место, где обнаружили тело. Льёт проливной дождь, я едва заставил себя выйти из машины. Мы доходим до метки-маяка: красный бант на кусте, чтобы найти нужное место. Вижу валяется тряпочка вроде лацкана пальто. А мне уже успели доложить, что все вещдоки собраны. Я спрашиваю: куда смотрели? И тут же приказываю прочесать местность в радиусе полкилометра. За полчаса нашли одежду и тело Коростик. Я стал выговаривать начальнику Красносулинского отдела, он со мной ездил: как же вы местность отрабатываете, где ваши глаза. А он что-то смущенно отвечает и лезет в карман, вытаскивает бумажку: вот мол ещё одного на днях задержали, хотели сами отработать. И протягивает бумажку с фамилией Чикатило.»^[7]

Михаил Фетисов вспоминал:^[8]

• Тринадцатого ноября 1990 года я стал начальником УВД. Накануне провел коллегию по «Лесополосе». Всех снял, что можно было ещё снять из личного состава, чтобы усилить прикрытие территории и розыск. Разумеется, здорово ослабив тем положение на местах: «остальная» преступность тоже «на каникулы» не уходила. Всё отражается на общественном порядке.
• Тринадцатого же выехал в Зверево, где скончался начальник отдела. И когда проезжал очередной пост, мне докладывают: на том самом месте, где и раньше обнаружили трупы, ещё один женский нашли. Заехал на место происшествия. Подзываю начальника милиции и, мягко говоря, критиковать начинаю. «Как же это доработались, что каждый метр этого района живым сотрудником прикрыт, а у вас всё равно убивают?». Пост стоял, отвечает, будем разбираться, кто кого видел.
• Оказалось, информация в Ростов ушла, только с опозданием. Система была такая: фамилии всех задержанных и подозрительных посты и отделы должны были сообщать для штабной картотеки УВД, Виктору Васильевичу Буракову. Прошли праздничные 7, 8, 9 ноября, 10 — милицей-ские праздники, 11 и 12 «раскачивались», вот по состоянию на 13-е она до нас и не дошла.
• Связался по радио с Бураковым — нет, отвечает, из того района ничего не было, ни одной фамилии. Потом, наконец, нашелся и вахтенный дневник этого поста. Одна фамилия, другая, третья, и вдруг — «Чикатило». Я говорю: так эта же фамилия проходила (десятки тысяч людей же попадали в поле зрения!), имели с ним уже дело! Фамилия-то всё же довольно редкая. Стал вспоминать… Потом выяснилось, что в нашем оперативном пособии, которое мы типографским способом отпечатали для личного состава, его фамилия среди некогда подозреваемых значилась под номером девять. Первые-то легче запоминаются, чем последующие десятки, которые по тем или иным особенностям представляли когда-то особый оперативный интерес. По-моему, их тогда уже человек 95 набралось).

Амурхан Яндиев вспоминал: «13 ноября [1990 года] находится ещё один труп — Коростик. Приехали на место происшествия, а неподалеку уже нашли еще и более давние останки. Вот тебе и физическое прикрытие! Казалось бы, просто обязаны были что-то зафиксировать при таком-то плотном наблюдении. Не с парашютом же преступник прыгал на эту грешную землю! Конечно, дело было в недобросовестной службе личного состава… Тут уже стали восстанавливать: кто на посту стоял, кого заметили. И выскакивает информа-ция, что среди всех прочих был человек с довольно редкой фамилией фиксации Чикатило. Когда я потом официально допрашивал Рыбакова, уточняя сам факт, он никому и не сообщил об этой встрече. Тот спокойно и уехал. И задним числом, только 13 ноября, когда обнаружили еще и труп женщины, написал рапорт: шестого ноября при таких-то обстоятельствах я видел. Звонили в областной угрозыск, докладывали, что „засветился“ некто Чикатило, однако услышали в ответ, что Чикатило однажды уже проверяли, но по данным экспертизы у него оказалась вторая группа крови. И его исключили из подозреваемых.»^[9]

Исса Костоев вспоминал:^[10]

• В ноябре 1990 года в лесополосе случилось очередное убийство. Выехал на место. Я был в бешенстве: лесополоса — под контролем милиции; станции и остановочные платформы — под круглосуточным наблюдением сотрудников милиции в штатском, время от времени под полосой барражирует вертолёт, и всё без толку! Как такое возможно? В довольно резкой форме разговаривал с милицейскими начальниками. Я спросил: «Так вы контролируете район или врёте, что контролируете?» Тогда кто-то из милицейских офицеров, входивших в штаб по расследованию убийств, сказал, что в зоне контроля оказались несколько грибников. Их фамилии переписали. Но один из них уже попадался раньше. «Кто?» — спросил я. «Некий Чикатило», — ответили мне. Я потребовал материалы на него. «Но у него II группа крови», — возразили мне. «Материалы на стол!» — повторил я.
• До Чикатило я расследовал «дело смоленского маньяка Стороженко». Там столкнулся с аналогичной ситуацией: на трупах были оставлены следы человека со II группой крови, а у Стороженко эксперт установил IV группу. Потом оказалось, что эксперт ошибся. Я ознакомился со всем, что собрали по Чикатило. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: этот человек заслуживает пристального внимания. Он во многом соответствовал психологическому портрету, которым мы руководствовались в ходе всей нашей работы.
• Я отправил сотрудницу бригады на завод, где работал Чикатило. Поставил перед ней задачу: выяснить, не был ли Чикатило в дни Олимпиады-80 в Москве и в 1982 году в Узбекистане. Дело в том, что я обладал полной информацией о подобных преступлениях, совершённых на всей территории Советского Союза. Коллега привезла справку: Чикатило был и там и там. Итак, мы имели подозреваемого в 35 убийствах. Но убедительных доказательств, что это именно он их совершил, у нас не было. Все доказательства — только косвенные.

17 ноября 1990 года Костоев поручил ростовской милиции установить за Чикатило постоянное наблюдение.^[11]

Чикатило был задержан 20 ноября 1990 года в Промышленном районе Новочеркасска при выходе из кафе, где он купил 2 литра пива и нес его в баллоне домой.^[12][13]

Анатолий Евсеев вспоминал:^[14]

• Чикатило брали 20 ноября 1990 года, в 15 часов 40 минут. Заместитель начальника УВД Ростовской области Владимир Ильич Колесников и офицер уголовного розыска Владимир Семенович Першиков и я с ними. Само задержание было очень прозаичным — брали Чикатило прямо на улице в Новочеркасске. Напротив Новочеркасского электровозостроительного завода есть парк, примыкающий практически к проходной. Чикатило шёл от Дворца культуры по аллее, направляясь, видимо, к своему дому. Мы пошли за ним. У него была синяя сумка из плащевой ткани в руке. В сумке — трехлитровая банка. Мужчина был без головного убора, в коричневой куртке, сером костюме с галстуком. На пальце — повязка… Вот он зашел в кафе. Мы с Першиковым остановились у входа, стали между собой разговари-вать. Колесников, руководитель группы захвата, прошел в кафе. Когда этот человек собрался уходить, я стал спиной к выходу. Он хотел меня обойти, Першиков сделал шаг назад и объект оказался между нами. Владимир Ильич Колесников спросил фамилию, Чикатило ответил. Мы с Першиковым перехватили его руки и защелкнули наручники. Арестованный не сделал ни малейшей попытки к сопротивлению, не произнес ни слова, он даже не удивился происшедшему. Продолжал он молчать и в машине, был какой-то отрешенный. Только когда проехали половину дороги до Ростова, произнес странную фразу: «Да, это лишний раз говорит, что не надо ссориться с начальством». Мы запретили ему разговаривать. Но он как бы не слышал и опять повторил: «Всё-таки с начальством ссориться нельзя». И замолчал до самого Ростова.
• Подъехали мы прямо к УВД и завели его в кабинет начальника управления Михаила Григорьевича Фетисова. Там помимо него были руководитель следственной бригады И. М. Костоев, начальник уголовного розыска МВД Российской Федерации, прокурор области, его заместитель, начальник бюро судебно-медицинской экспертизы. Исса Костоев предложил Чикатило сесть, представил всех присутствовавших, попросил ответить на вопросы. Они были обычными, процедурными: фамилия, имя, отчество, где проживает, где раньше жил, откуда родом и т. д. В тот момент я заметил некоторую заторможенность Чикатило. Ему задают вопрос, он начинает отвечать, потом останавливается. Задают следующий — продолжает отвечать на первый. Создавалось впечатление, что думал он в то время совершенно о другом. Резало слух — косноязычие, обилие слов-паразитов, и опять же поражала абсолютная отстраненность от всего происходящего…
• Объявили о том, что необходимо провести следственные действия. Эксперты отобрали на исследование слюну, с разных участков тела состригли на анализ волосы. Прибыла «Скорая помощь», медсестра взяла кровь… К аресту Чикатило была заранее приготовлена одежда. Его вещи изъяли. Трёхлитровая банка, находившаяся в сумке, была наполовину заполнена пивом. При обыске в карманах обнаружили пеньковый шпагат толщиной примерно в половину пальца, свернутый кольцом. Ещё тесьму, около метра. Какие-то документы, носовой платок, обрывки газет. И ещё, очень хорошо помню, острозаточенный нож «белочка».

Согласно протокола обыска, при задержании Чикатило 20 ноября 1990 года в Новочеркасске, у него изъяты острозаточенный складной нож «Белка», 3 куска пенькового шпагата.^[15]

Н. П. Водько вспоминал: «Мы ожидали встречи с преступником в кабинете начальника УВД, всем хотелось скорее увидеть этого типа. В комнату завели человека чуть выше среднего роста, в очках, стройного и крепкого физически, совсем не похожего на ломброзовский тип убийцы, но это был он. Мы утвердились в подозрении, получив результаты личного обыска. В карманах куртки Чикатило находился острый перочинный нож, тесемки и две бечевки из шпагата, точно такие, какие обнаружили на некоторых местах осмотров трупов; паспорт и служебные пропуска. Чикатило был ошарашен задержанием, часто вздыхал, волновался. Казалось, он был готов к разговору по существу. Его надо было и начинать, но этого не сделали по просьбе И. М. Костоева, который пожелал вести первый допрос наедине, чтобы в будущем избежать заявлений подследственного о давлении на него со стороны. Возможно, это и имело резон, но элемент внезапности, важный в подобных ситуациях, был упущен.»^[16]

С 20 ноября 1990 года Чикатило содержался в Следственном изоляторе КГБ по Ростовской области.^[17]

21 ноября 1990 года дома у Чикатило был произведен обыск. При обыске в его доме обнаружили 23 кухонных ножа и обувь, отпечаток которой в общих чертах совпадал с отпечатком, найденным около трупа одной из жертв. Была изъята и одежда, которую предполагали использовать для последующих опознаний.^[18]

Первый допрос Чикатило начался в 16:00 21 ноября 1990 года в кабинете 211 следственного изолятора КГБ.^[19]

Исса Костоев вспоминал:^[20]

• [Я] поместил его [Чикатило] не в милицейский следственный изолятор, а в изолятор КГБ и запретил общение с кем бы то ни было. <…> У этого решения несколько причин. Прежде всего я установил этот своеобразный карантин, чтобы никто не мог оказать влияния на подозреваемого. Во-вторых, чтобы изолировать самого подозреваемого от внешних источников информации. Чикатило должен был остаться наедине с самим собой. Он должен был думать над тем, почему его посадили в изолятор КГБ, оценить своё положение, перебрать в памяти кровавое прошлое. <…> Мы общались каждый день. Это были допросы. Вначале [Чикатило] улыбался. Говорил, что уже проверялся, что подозрения его в убийствах оказались беспочвенными, что его придётся выпустить. <…> Я подводил его к размышлениям о своём положении. Я совершенно не торопил его.
• Вначале [мои коллеги] весьма скептически отнеслись к тому, что я делал. Но потом многим захотелось с ним пообщаться. Каждому казалось, что именно он сумеет разговорить подозреваемого. Предлагали использовать проверенную тактику хорошего и плохого следователя. Трудно было выдержать такой психологический прессинг. Тем более что мой путь совсем не гарантировал успеха. На четвёртый день Чикатило во время разговора вдруг заявляет: он потрясён тем, что натворил. Так появилось его самое первое признание — торопливое, сбивчивое… А спустя день он по моему предложению написал заявление на имя Генерального прокурора России, в котором признал себя виновным в совершении многочисленных убийств. Это был успех, но ещё не победа. Мне нужно было получить подробное описание каждого случая с деталями, свидетельствовавшими о том, что именно этот человек совершил именно эти преступления. Сложность положения заключалась в том, что я не мог в разговорах с Чикатило применить часто используемую формулу «суд учтёт вашу искренность и смягчит наказание». В данном случае такая формула не работала. За то, что этот человек натворил, ни о каком смягчении приговора не могло быть и речи. Я строил разговор по-другому. Сказал, что хочу понять, почему он совершал эти чудовищные убийства, здоров ли… Ведь нормальный человек не может делать то, что делал он! В таких беседах прошло четыре дня.
• На пятый произошло удивительное: Чикатило окаменел. Настолько ушёл в себя, что не реагировал на окружающее. Иногда хотелось дотронуться до него: жив ли? Так прошло полдня. Наконец говорит: «Больше не могу. Отпустите». На шестой день наш разговор начался с вопроса подозреваемого: «Как вы считаете, я нормальный человек?» «Не знаю, — ответил я. — Объясните, зачем вы всё это делали». «Меня тянуло к крови, — сказал он. — Когда убивал, с меня сходило напряжение, я становился нормальным. Но проходило время, и всё начиналось сначала. Обследуйте меня». «На основании чего?» — спросил я. Нюанс в том и состоял, чтобы воспользоваться желанием подозреваемого пройти медицинское обследование. Но при этом он должен был понимать: его возьмутся обследовать лишь в том случае, если он расскажет о своих проблемах.
• Я наблюдал за Чикатило и видел: ему самому хочется понять, кто он — монстр или больной человек. Но он настаивал на том, чтобы его вначале обследовали, а уж затем станет давать показания. Я же гнул другую линию: вначале он должен рассказать о том, почему столь чудовищным образом издевался над людьми, и только на основании этого рассказа с ним начнут работать эксперты. Чтобы придать своим словам больше веса, предложил пригласить высококвалифицированного врача, который бы подтвердил правильность моей позиции. Чикатило согласился. На самом же деле в моей ситуации для роли «медицинского светила» сгодился бы любой человек, накинувший на плечи белый халат. Даже надзиратель. Но оперативники нашли местного психиатра по фамилии Бухановский. Я проинструктировал, как он должен себя вести — на все рассказы подозреваемого отвечать односложно: «Да, так может быть. Да, нужно обследоваться стационарно». Доктор в точности сделал то, о чём я его просил.

По словам А. О. Бухановского, он увидел Чикатило 29 ноября 1990 года в следственном изоляторе КГБ, куда его пригласил Костоев, так как Чикатило не давал показаний, а он ранее уже сотрудничал со следственной группой по делу «Лесополоса». Когда Чикатило завели в кабинет и оставили их наедине, Бухановский ему представился, сказал, что он психиатр. Чикатило стал рассказывать о себе и рассказал о некоторых убийствах. Бухановский сказал Чикатило, что считает, что то, что он совершил, он, Бухановский, объясняет это болезненным расстройством у Чикатило. Свою задачу — сломить психологический барьер у Чикатило, чтобы он начал говорить, он выполнил, и в дальнейшем Чикатило стал давать показания следствию.^[21]

В одном из интервью Александр Бухановский так описывает обстоятельства своего приглашения на беседу с Чикатило: «Приехал Бураков и говорит: задержали человека, по всем признакам — вроде бы тот самый убийца, но улик никаких, а со следствием он, мягко говоря, не сотрудничает. <…> Мы поехали. Только на этот раз не в отдел милиции, как раньше, а в управление КГБ: Чикатило держали в изоляторе комитета. Мне предоставили кабинет начальника следственного управления и привели задержанного.»^[22]

Александр Бухановский вспоминал: «Я понятия не имел, что вновь кто-то задержан, когда меня неожиданно срочно вызвали из клиники утром 29 ноября [1990 года]. В штабе следственной бригады объяснили, что задержан человек, которого столько лет искали. Но ситуация была вновь тупиковая — не раскрывается, прямых улик против него нет, а уже 9-й день содержания под стражей и на 10-й придется выпускать — положено по УПК России. Именно тогда я впервые узнал о роковом для следствия значении этого срока. Поэтому и обращались за помощью к психиатру, уже давно работавшему в этом деле. Речь шла о сложностях допроса. Малопонятная речь не в плане вопроса, а о чём-то своём, личном, т.п. Работа началась и потом проходила в кабинетах следственного управления КГБ. Костоев поставил ряд актуальных для него задач, которые мне приходилось решать и ранее при работе с подозреваемыми: искомый ли это человек, совершал ли он убийства и где, каким способом уводил свои жертвы, почему они за ним шли, когда и как начинал агрессию, что, в какой последовательности и зачем с этими людьми делал и т. д. Для меня это была не первая подобная работа (первая только с Костоевым, но не первая по ходу расследования). Я поставил условия морально-этического свойства. А именно: я — врач, а не следователь, и получать признательные показания от подозреваемого не должен; работать буду не под протокол, а с глазу на глаз с ведением только своих собственных записей; если преступником окажется Чикатило, его признания, данные мне, не должны исполь-зоваться против него, ведь речь шла не о допросе, а фактически об исповеди. Условия были приняты. Итак, 29 ноября я работал с Андреем Романовичем вдвоем с утра (примерно с 9.30) и до позднего вечера с обязательным перерывом на обед. В самом начале беседы я, в соответствии с законом, представился как врач-психиатр, дал ему свою визитную карточку, рассказал о своей работе с милицией и о работе над портретом, который был представлен нам Костоевым, лежал на столе и мы несколько раз возвращались к его отдельным фрагментам.»^[23]

Александр Бухановский вспоминал: «Мы [с Чикатило] сидели друг против друга. Сначала я объяснил ему, что я врач и моя задача — помочь ему. Я не следователь и не судья, говорил я, поэтому я не собираюсь оценивать ваши поступки с точки зрения права или морали. Может быть, то, что с вами произошло, — не вина ваша, а беда. И лучше врача никто этого не поймет… Я положил перед ним некоторые выборочные места из моего заочного исследования — там, где я описывал его детство и юность, его семью, родителей. Он прочитал и разрыдался. Во время нашего разговора он вообще часто плакал. Как ребенок. Я дал ему выговориться. Он говорил поначалу сумбурно, а потом всё более связно и подробно. Уже к середине первого дня он впервые в жизни рассказал, что с ним происходило, чем это начиналось, как случилось первое убийство в 1981 году, как это мучило его, о своей тяжёлой жизни и о многом другом.»^[24]

30 ноября 1990 года Чикатило было предъявлено совершение 36 убийств.^[25]

Александр Бухановский вспоминал: «Я был свидетелем того, как он [Чикатило] плакал, получив 30 ноября [1990 года] первую записку от жены. Рыдая, он искренне сокрушался, что причинил столько горя своим близким.»^[26]

С 30 ноября по 5 декабря 1990 года Чикатило признался в совершении 34 из 36 известных следствию случаев убийств в Ростовской области, категорически отказавшись только от двух эпизодов 1986 года — убийств Л. П. Головахи в Мясниковском районе Ростовской области и И. Н. Погореловой в Батайске.^[27]

[править] Работа

В начале января 1990 года Чикатило перешёл работать на Ростовский электровозоремонтный завод, неподалёку от центрального вокзала. Его зачислили в отдел внешней кооперации и комплектации, по снабженческой части.^[28]

[править] Допросы Чикатило

24 и 25 ноября 1990 года допросов Чикатило не проводилось.^[29]

Весь декабрь 1990 года Чикатило допрашивал только Исса Костоев.^[30]

[править] Ссылки

• Встреча с легендарным следователем Амурханом Яндиевым