Политика НАТО в Центральной Азии и Закавказье

Материал из Documentation.

Тема расширения военного присутствия НАТО в Центральной Азии и в Закавказье стала необыкновенно популярна в связи с развертыванием международной антитеррористической операции в Афганистане осенью 2001 года. НАТО как организация в этой операции не задействована. Задействованы отдельные государствачлены НАТО, прежде всего — США и некоторые их европейские союзники. В целом же операция проведена США на основе двухстороннего взаимодействия с целым рядом государств, как входящих, так и не входящих в НАТО. И это при том, что впервые за более чем полувековую историю НАТО в действие была введена статья 5 Вашингтонского договора 1949 года, согласно которой нападение на одно из государств-членов НАТО рассматривается как нападение на всех его членов.

Вместе с тем, в течение первого постбиполярного десятилетия НАТО действительно обозначила свое присутствие и в Центральной Азии, и в Закавказье именно как организация. Ситуации в постсоветской Азии начала 2000-х годов существенно отличается от ситуации в посткоммунистической Европе начала 1990-х годов прошлого с её институциональным «вакуумом безопасности». С одной стороны, в Центральной Азии и в Закавказье в первое постбиполярное десятилетие возникло много региональных и субрегиональных организаций, в том числе и тех, которые непосредственно занимаются вопросами безопасности. Некоторые из них связывают между собой только постсоветские республики — и это, прежде всего, Содружество Независимых Государств (СНГ). Другие более разнообразны по составу и специфичны по компетенции, как, например, Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС) или Черноморская организация сотрудничества (ЧОС). С другой стороны, процесс институционального оформления регионального сотрудничества в постсоветской Азии и в Закавказье ещё далёк от завершения. Да и географические очертания самих регионов/субрегионов здесь еще весьма размыты, что отражается и в исследовательской литературе. В первую очередь это касается понятия «Центральная Азия». Так, например, С. Г. Лузянин проводит различие между «классической» Центральной Азией и «новой» постсоветской Центральной Азией. В первом случае имеется в виду «треугольник» Россия — Монголия — Китай, во втором — Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан и Киргизия. Нередко бывшие советские среднеазиатские республики, а также Казахстан и Закавказье объединяют в один Каспийский регион. Закавказские республики фигурируют и в составе Черноморского региона. Конфигурации возникают не чисто географические, а геополитические, геоэкономические, геоэнергетические и тому подобные. В данной статье под Центральной Азией понимаются Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан, под Закавказьем — Азербайджан, Армения и Грузия. При таком понимании «географии вопроса» важно подчеркнуть одно принципиальное обстоятельство. НАТО, будучи структурой безопасности евроатлантического региона, в евроазиатском регионе является игроком внерегиональным. Региональным игроком из натовских стран здесь выступает только Турция. Россия же — в силу специфики ее географического положения — является игроком региональным и в евроатлантическом, и в евроазиатском регионах. Кроме того, с формированием ШОС в евроазиатском регионе, помимо России, появился еще один тяжеловес мировой политики — Китай. Место Центральной Азии и Закавказья в ряду региональных приоритетов НАТО Само понятие региональных приоритетов и региональной политики НАТО является порождением постбиполярной эпохи и следствием приспособления Альянса к новым условиям. В годы холодной войны главным функциональным предназначением Североатлантического союза была коллективная оборона. В качестве вероятных и единственных противников рассматривались Советский Союз и Организация Варшавского Договора. После распада СССР и ОВД наряду с прежней фундаментальной задачей обеспечения коллективной обороны государств-членов НАТО у нее появились и так называемые «новые миссии»2. По состоянию на конец первого постбиполярного десятилетия эти «новые миссии» можно вкратце свести к следующему: — претензия на главную роль в формирующейся системе евроатлантической безопасности; — расширение НАТО за счет приема новых независимых государств Европы; — кризисное реагирование с упором на силовое принуждение к миру за пределами зоны ответственности НАТО и необязательно по мандату Совета безопасности ООН. Стратегию НАТО для ХХI столетия должна была сформулировать новая Стратегическая концепция, принятая на юбилейном Вашингтонском саммите Альянса в апреле 1999 г. В этом документе безопасность самого Союза рассматривается «в глобальном контексте». При оценке угроз безопасности НАТО исходит из малой вероятности крупномасштабной агрессии против кого-либо из государств-членов. Основное внимание уделено парированию труднопредсказуемых рисков и угроз. «Такие угрозы, — говорится в Стратегической концепции НАТО 1999 г., — включают в себя неопределенность и нестабильность внутри и вокруг Евроатлантического региона, возможность быстрого возникновения и развития региональных конфликтов в районах на периферии союза (курсив автора. — Т. Ю.)»1. Помимо региональных конфликтов к числу постбиполярных рисков и вызовов Стратегическая концепция НАТО относит и факторы риска более широкого характера, такие как: террористические акты, саботаж, организованная преступность, нарушение притока жизненно важных ресурсов и миграция вследствие вооруженных конфликтов2. В свете событий 11 сентября 2001 г. любопытно отметить, что проблемы борьбы с терроризмом в программных документах Вашингтонского саммита НАТО 1999 г. фигурируют далеко не на первом месте и изложены довольно лаконично. Так, под номером 42 в Коммюнике саммита говорится об общем осуждении терроризма и решимости бороться с терроризмом в соответствии с международными обязательствами и национальными законодательствами стран-членов Альянса. Терроризм рассматривается как угроза миру, безопасности и стабильности, а также — территориальной целостности государств. «Угроза терроризма, направленная против развернутых сил НАТО, — говорится далее в этом пункте, — требует рассмотрения и разработки соответствующих мер для их постоянной защиты при полном учете обязанностей стран, обеспечивающих пребывание войск НАТО на своей территории»3. Таким образом, терроризм как угроза гражданам государства не рассматривается. Борьба с терроризмом как внерегиональным и внегосударственным актором международных отношений среди приоритетов Альянса до 11 сентября 2001 г. не фигурировала. Равно как не признавались актами именно международного терроризма события конца 1990-х гг. в Чечне, Дагестане, а также и в ряде других государств и регионов. При такой иерархии рисков и вызовов безопасности главное внимание НАТО в 1990-е гг. в рамках «новых миссий» было сосредоточено на кризисном реагировании и совершенствовании, в первую очередь, его военной составляющей. Приведенное выше понятие «периферии Альянса» в опубликованных материалах НАТО не расшифровывалось. Тем не менее, если судить по официальным документам саммитов Альянса 1990-х гг., то иерархия региональных приоритетов Североатлантического союза к концу 1990-х гг. выглядела следующим образом: — главный региональный приоритет — Европа и курс на расширение НАТО на восток за счет приема новых независимых государств Европы; — в контексте общего «европейского выбора» НАТО — Босния и Герцеговина, а также — Косово в разгар соответствующих кризисов; — после окончания Косовского кризиса — Юго-Восточная Европа, для которой на Вашингтонском саммите НАТО 1999 г. была выдвинута специальная инициатива Альянса, направленная на повышение стабильности в этом субрегионе и включение государств субрегиона в будущем в евроатлантические структуры; — особые отношения партнерства с Россией и Украиной, причем перспектива полного членства этих государств в Альянсе официально не рассматривалась; — Средиземноморский диалог, в котором с 1994 г. участвовали Египет, Израиль, Иордания, Мавритания, Марокко и Тунис, а в феврале 2000 г. присоединился Алжир (и опять-таки перспектива полного членства этих государств в Альянсе официально не рассматривалась). Как видим, ни Закавказье, ни Центральная Азия вплоть до конца 1990-х гг. в качестве региональных приоритетов в официальных базовых документах НАТО не были «прописаны отдельной строкой». В апреле 1999 г. на Вашингтонском саммите НАТО со стороны США поступило предложение создать «Кавказский форум сотрудничества», однако эта идея не была принята1. Можно предположить, что национальные (или групповые) интересы отдельных государств-членов Альянса за пределами перечисленных выше согласованных региональных приоритетов не совпадали. Каспийский регион в 1990-е гг. был объявлен зоной «жизненно важных интересов» США. Помимо Соединенных Штатов из натовских стран объяснимую активность в районах Закавказья и Центральной Азии с начала 1990-х гг. проявляла Турция2. Что же касается государств Западной Европы и, в частности, тех, которые входят в Европейский Союз, то в их региональных приоритетах Закавказье и Центральная Азия на протяжении 1990-х гг. занимали далеко не первое место. Европейский Союз в 1990-е гг. был в первую очередь озабочен планами расширения своего состава за счет посткоммунистических государств Центральной и Восточной Европы, а также — государств Балтии. В этой связи некоторые западные эксперты критикуют ЕС за отсутствие четкой стратегии развития отношений с теми странами, которые не включены в список кандидатов на вступление в Союз и которые, после расширения ЕС, станут его непосредственной периферией1. Так, например, профессор М.Эмерсон из независимого брюссельского Центра европейских политических исследований (ЦЕПИ) утверждает, что ЕС начал отходить от своей позиции игнорирования Кавказа лишь в начале 2001 г.2 Примечательно, что М.Эмерсон в течение ряда лет был функционером Европейского Союза достаточно высокого ранга — возглавлял представительство Еврокомиссии в Москве. В ЦЕПИ под его руководством группа экспертов в 2000 г. подготовила и опубликовала два доклада с обоснованием необходимости разработки Пакта стабильности для Кавказа. По мнению авторов доклада, куратором такого Пакта могла бы стать ОБСЕ, так как, «с политической точки зрения, ни СНГ, ни НАТО для ведущей роли (в Закавказье — Т. Ю.) не подходят»3. Привлекательность Центральной Азии и Закавказья для внешнего мира в целом и для государств НАТО в частности связывают нередко с энергетическим фактором. Считается, что по запасам нефти и природного газа район Каспия — второй по значению после Ближнего Востока. Отсюда и повышение роли Закавказья как транзитного региона для транспортировки энергоносителей. Однако есть основания полагать, что в 1990-е гг. «энергопривлекательность» этих регионов для Запада перевешивали такие факторы, как внутренняя нестабильность в новых независимых государствах и несоответствие их политического устройства западным либерально-демократическим канонам. Представляется, что география энергетических интересов стран Запада неоднородна. Поэтому вопрос о влиянии энергетического императива на политику НАТО как организации требует специального дифференцированного исследования1. После террористических актов в США 11 сентября 2001 г. интерес НАТО к Центральной Азии и Закавказью возрос. Связано это с общей переоценкой ценностей, начавшейся в Альянсе следом за террористическими атаками на США. С тех пор вся огромная бюрократическая машина Альянса была развернута в сторону осмысления новых «постсентябрьских» реальностей. На сегодняшний день трудно судить, сколь глубокой будет эта вторая после окончания холодной войны переоценка ценностей в Североатлантическом союзе. Важные решения должны быть приняты на намеченном на ноябрь 2002 г. саммите НАТО в Праге. Уже объявлено о том, что на этом саммите предполагают принять новую военную концепцию борьбы против терроризма. Существо же дискуссий о будущности Альянса в целом, судя по экспертным публикациям2, сводится к оценке роли НАТО как организации в антитеррористической стратегии Запада. И в этой связи вновь всплывают вопросы соотношения «глобального контекста» деятельности Альянса и его «периферии», обозначенные лишь в общих чертах в Стратегической концепции НАТО 1999 г. Разница в подходах США и Западной Европы к этим вопросам есть. Не исключено, что европейцы, как это не раз бывало в прошлом, вновь опасаются быть втянутыми в конфликт за пределами зоны их собственных национальных интересов. Пока же в Центральной Азии и в Закавказье под флагом глобальной борьбы с терроризмом закрепляются в первую очередь Соединенные Штаты. Западноевропейские государства-члены НАТО представлены в этих регионах скромнее. На этом фоне обращает на себя внимание высказывание генерального секретаря НАТО Дж. Робертсона о географических перспективах партнерской политики Альянса в преддверии его пражского саммита, намеченного. «В Праге в ноябре, — отметил Дж. Робертсон, — мы также сделаем решительный шаг вперед в наших отношениях со всеми странами Европы, а также и со странами Центральной Азии. Логика понятна. Ответ на такие вызовы, как терроризм и распространение (оружия массового уничтожения — Т. Ю.), требует самого широчайшего и глубочайшего сотрудничества. И даже маленькие страны, расположенные далеко от Вашингтона и Брюсселя, могут играть решающую роль»3. Дело в том, что, по мнению ряда экспертов, «фактор 11 сентября» способствует так называемой маргинализации НАТО, оказавшейся невостребованной в глобальной антитеррористической стратегии США. Дж. Робертсон в этой связи неоднократно подчеркивал, что быстрое подключение государств Центральной Азии к антиталибской операции в Афганистане осенью 2001 г. стало возможным во многом благодаря предшествующему десятилетию партнерских усилий Альянса в этом регионе. На наш взгляд, мотивы присоединения государств Центральной Азии и Закавказья к антиталибской операции не столь однозначны, и подход государств региона к сотрудничеству с НАТО не столь одномерен. Однако в целом в течение первого постбиполярного десятилетия Альянсу удалось заложить в этих двух формирующихся регионах первые основы «инфраструктуры влияния». Взаимоотношения НАТО с новыми независимыми государствами Закавказья и Центральной Азии в этот период выстраивались в рамках единых для «ненатовских» государств механизмов партнерства. Важно подчеркнуть при этом, что официально со стороны Североатлантического союза речь шла именно о партнерстве, а не о перспективе приглашения государств Центральной Азии и Закавказья вступить в НАТО на правах полноправных членов. Звучавшие время от времени в некоторых государствах этих регионов заявления о намерении вступить в Альянс на официальном уровне самого Альянса встречали весьма сдержанно. Последнее по времени тому свидетельство — сдержанная реакция НАТО на активизацию идеи вступления в Альянс Грузии в августе-сентябре 2002 г. В пользу вступления Грузии в НАТО сначала высказался Совет национальной безопасности Грузии, следом за ним — парламент. Однако эти демарши пока не повлекли за собой официального приглашения со стороны НАТО, как того требует процедура, прописанная в ст. 10 Вашингтонского договора 1949 г.1 Механизмы и формы взаимодействия НАТО с государствами Закавказья и Центральной Азии В 1990-е гг. в НАТО сложилась система механизмов взаимодействия с «ненатовскими» государствами: Совет Североатлантического сотрудничества (ССАС), сменивший его в 1997 г. и ныне действующий Совет Евроатлантического партнерства (СЕАП), а также — программа «Партнерство ради мира» (ПРМ), одобренная на Брюссельском саммите Альянса в январе 1994 г.2 ССАС, созданный по решению Римского саммита НАТО 1991 г. и собравшийся на свое учредительное заседание 20 декабря 1991 г., был, по сути, первым механизмом «преодоления недоверия» между бывшими противниками из НАТО и Организации Варшавского Договора. Новые независимые государства Закавказья и Центральной Азии не вошли в число учредителей ССАС. Из бывших советских республик к числу учредителей этого органа в НАТО относят лишь три балтийских государства и Россию. Армения, Азербайджан и все пять центрально-азиатских республик официально присоединились к ССАС в марте 1992 г., Грузия — в апреле 1992. К программе «Партнерство ради мира» государства Закавказья и Центральной Азии формально присоединились в течение 1994 г. — все, кроме Таджикистана1. Иными словами, в течение 1994 г. все они подписали Рамочный документ ПРМ. Разработка индивидуальных программ партнерства в формате «16 + 1» заняла более продолжительное время. Присоединение Таджикистана к ПРМ состоялось лишь в феврале 2002 г., под непосредственным воздействием итогов антитеррористической операции в Афганистане2. Тем не менее, восьмилетнее отсутствие в ПРМ не мешало Таджикистану участвовать в работе и ССАС, и СЕАП. Избирательный подход Таджикистана к формам сотрудничества с НАТО иллюстрирует функциональные различия между различными органами сотрудничества Альянса со странами-партнерами. ССАС и СЕАП относятся к органам политического взаимодействия со странами-партнерами. ПРМ — в развитие первоначального замысла и в ходе ее эволюционного развития начиная с 1994 г. — ориентирована преимущественно на военно-политические аспекты партнерства. По мнению авторов одной из немногих западных статей о роли НАТО в Центральной Азии, стратегическая цель Альянса в отношении этого региона к середине 1990-х гг. включала в себя следующие задачи:3 — приобщить государства Центральной Азии к архитектуре европейской безопасности на основе процесса сотрудничества и взаимных консультаций в случае возникновения угрозы; — активизировать военное сотрудничество и обмен информацией; — способствовать региональной стабильности путем установления демократического контроля над армией и развития гражданско-военных отношений; — повысить оперативную совместимость вооруженных сил, в частности — для проведения многонациональных операций по поддержанию мира. Налицо стандартный набор целей, которые НАТО как организация ставила в рамках ПРМ. Эта стратегия логично вписывалась в общий курс Запада в отношении «южного фланга СНГ». По мнению Н.Макфарлейна, директора Оксфордского центра международных отношений (Оксфорд, Великобритания), цели западной политики в этой части постсоветского пространства можно разделить на две категории: во-первых, желание сделать регион «более похожим на нас», во-вторых — собственные интересы отдельных стран и компаний. Кроме того, в поле зрения Запада была и задача балансирования влияния России в этих регионах1. Вопрос о том, в какой мере все эти цели отвечали насущным потребностям национальной и субрегиональной безопасности государств-партнеров из Центральной Азии и Закавказья, остался за пределами внимания западных исследователей. Все-таки вплоть до 11 сентября 2001 г. главными проблемами безопасности в Центральной Азии и в Закавказье были внутренние конфликты и преодоление экономической отсталости. Североатлантический союз предпочитал не втягиваться до поры в их решение, уступая пальму первенства другим организациям. Свою собственную инфраструктуру влияния НАТО выстраивала исподволь, акцентируя внимание на вопросах подготовки условий для взаимодействия в будущем. В этом плане были задействованы возможности Центра им. Дж. Маршалла — специального исследовательского и учебного учреждения, открытого в 1993 г. и начинавшего функционировать под эгидой Европейского командования вооруженных сил США. Идея создания Центра состояла в том, чтобы на практике развивать логику преодоления недоверия между бывшими противниками по холодной войне. Для этого в одном центре предполагалось обучение военных, дипломатов и гражданских служащих как из государств Центральной и Восточной Европы, бывших советских республик, так и из ряда стран-членов НАТО. Об ожидаемых результатах обучения в середине 1990-х гг. один из преподавателей Центра, Р.Коэн, писал так: «К концу 1995 г. уже 240 выпускников отправятся домой, вдохновленные общими идеалами и вооруженные теоретическими и практическими знаниями в области организации обороны в демократическом обществе»2. Другая форма взаимодействия — проведение семинаров по различным аспектам региональной безопасности, как правило, — под эгидой СЕАП. В Центральной Азии первый такой семинар состоялся в Ташкенте в 1999 г., следующий — в Бишкеке в 2000 г. В Закавказье первый семинар по проблемам региональной безопасности состоялся в Грузии в 1998 г., а в 2000 г. там же под эгидой СЕАП состоялся семинар по вопросам военных бюджетов. С 1999 г. проблемами региональной безопасности в Закавказье занимается специализированная рабочая группа СЕАП, созданная по инициативе Грузии. На первом заседании группы были рекомендованы следующие направления работы: оборонная экономика, военно-гражданское планирование, сотрудничество в области науки и природоохранной деятельности, связанное с обеспечением безопасности, информация и отношения с общественностью3. НАТО финансирует и научно-исследовательскую работу стран-партнеров. В течение 1990-х гг. пяти центрально-азиатским странам было выделено 120 научно-технических грантов НАТО1. Отработка оперативной совместимости вооруженных сил в рамках совместного миротворчества по программе ПРМ проводилась в ходе совместных учений военнослужащих НАТО и государств-партнеров. Так, например, на территории Казахстана во второй половине 1990-х гг. прошли учения ЦЕНТРАЗБАТ с участием военнослужащих центрально-азиатских государств, США, России и Турции. Первые полномасштабные учения под эгидой ПРМ на Южном Кавказе состоялись летом 2001 г. В них приняли участие 9 государств-членов НАТО и 6 государств-партнеров. Помимо стандартных мероприятий в рамках ПРМ Североатлантический союз использует и другие формы развития отношения с государствами Центральной Азии и Закавказья. В течение первого постбиполярного десятилетия в эти субрегионы неоднократно приезжали с официальными визитами генеральные секретари НАТО. В феврале 1997 г. в государствах Закавказья (после посещения Молдавии) побывал тогдашний генеральный секретарь НАТО Х.Солана. В марте того же года состоялся его визит в Казахстан, Киргизию, Туркменистан и Узбекистан. Осенью 1998 г. Х.Солана вновь посетил Закавказье. В ходе визита он призывал полнее использовать потенциал СЕАП и ПРМ, в частности, потенциал Научной программы НАТО2. Этими же маршрутами следовал и нынешний генеральный секретарь НАТО Дж. Робертсон. В июле 2000 г. он побывал в Казахстане, Киргизии и Узбекистане, а в сентябре 2000 г. состоялся его визит в Грузию, где он выступил с большой речью о перспективах партнерства НАТО и закавказских государств. Визит состоялся за год до событий 11 сентября в США. В тот период Дж. Робертсон утверждал в своей речи, что НАТО не может и не хочет играть лидирующую роль в установлении мира и стабильности в Кавказском регионе. Основная роль в этом процессе, по словам Дж. Робертсона, принадлежит самим кавказским государствам, а из международных организаций — ООН и ГУУАМ. НАТО же, по мнению ее генерального секретаря, должна поддерживать эти усилия3. Нетрудно заметить, что оба визита Дж. Робертсона — в Центральную Азию и в Грузию — по времени пришлись на периоды непростых отношений между НАТО и Россией. Газета «Известия» в этой связи расценила визит Дж. Робертсона в Центральную Азию как проявление «негласной конкуренции» между Россией и НАТО за ближайших внешнеполитических партнеров России4. Тема сокращения влияния России в Центральной Азии и на Кавказе весьма популярна и среди российских экспертов. Связывают это, как правило, с просчетами российской политики в СНГ в целом, а также — с ограниченностью ресурсов, которые Россия может выделить на нужды своих партнеров по СНГ. Подчеркнем в этой связи, что сокращение влияния России в СНГ в целом и на «южном фланге» Содружества в частности еще далеко не означает адекватного расширения влияния НАТО. Так, например, старший сотрудник секции политического планирования Отдела НАТО по вопросам политики Дж. Аппатури признает, что, в отличие от Балкан, влияние НАТО на Кавказе на исходе первого постбиполярного десятилетия ограниченно. В настоящее время, по утверждению Дж. Аппатури, распространено мнение о том, что члены НАТО могут более эффективно содействовать укреплению региональной стабильности в этом регионе через двухстороннее сотрудничество или через ОБСЕ и ООН1. Еще более определенно высказывается Роберт Е.Хантер — ныне главный консультант «РЭНД Корпорейшн», а в 1993—1998 гг. — постоянный представитель США при НАТО. Давая в целом нелестную характеристику итогам деятельности СЕАП к началу ХХI столетия, он указывает на то, что у СЕАП (читай — НАТО. — Т. Ю.) «не было большого опыта в области посредничества, уменьшения и снятия напряженности между его членами на Кавказе и в Центральной Азии»2. В целом, как представляется, к началу нынешнего столетия Североатлантическому союзу удалось с помощью ПРМ и СЕАП создать в государствах Центральной Азии и Закавказья первые основы отмеченной выше «инфраструктуры влияния». До 11 сентября 2001 г. НАТО как организация не проявила стремления непосредственно участвовать в управлении существующими здесь конфликтами, отдавая это на откуп ОБСЕ и ООН. Иными словами, речь могла идти об отложенной инфраструктуре влияния, поскольку до 11 сентября у Альянса не было определенных коллективных интересов в этих двух постсоветских регионах. Отсюда и мера проникновения НАТО как организации в эти регионы четко не была определена. Кроме того, важным ограничителем активности Альянса в Центральной Азии и в Закавказье являлась пресловутая «красная черта» для расширения НАТО, обозначенная Россией в середине 1990-х гг.: всякая попытка расширения НАТО на постсоветское пространство повлекла бы за собой принципиальный пересмотр отношений с НАТО Россией. Изменится ли ситуация после Пражского саммита в ноябре 2002 г.? Вопрос пока остается риторическим. Варианты развития событий зависят от множества разнородных факторов. НАТО, Центральная Азия, Закавказье и интересы России После американской трагедии 11 сентября 2001 г. подход к оценке угроз международной безопасности изменился. Среди экспертов и политиков до сих пор идут дебаты о том, что же именно изменилось после 11 сентября 2001 г.: сама среда безопасности или представления о ее уже сложившихся контурах у ведущих акторов современных международных отношений1. Представляется, что изменилась все-таки не столько среда безопасности, сколько ее восприятие. Применительно к теме данной статьи можно утверждать, что происходит осознание специфики среды безопасности в Центральной Азии и на Кавказе на фоне переоценки приоритетности глобальных угроз безопасности. Прежде всего, идет постепенное осознание Западом сложности источников конфликтности на Кавказе и в Центральной Азии. В начале 1990-х гг. государства этих субрегионов предстали в качестве арены преимущественно внутригосударственных конфликтов. Это вписывалось в общую тенденцию преобладания внутригосударственных конфликтов над межгосударственными по окончании холодной войны. Тем не менее, уже к концу 1990-х гг. становилось ясно, что на внутригосударственные факторы конфликтности не только в Центральной Азии и на Кавказе, но и в других регионах, накладывалось воздействие мощного внерегионального и внегосударственного актора — международного терроризма. Попытки России привлечь к этому внимание Запада вплоть до 11 сентября 2001 г. напоминали глас вопиющего в пустыне. Да и после 11 сентября 2001 г. Запад далеко не сразу начал отходить от двойных стандартов в оценке конкретных проявлений деятельности именно международного терроризма. Представляется, что выдвижение международного терроризма в качестве внегосударственного актора современных международных отношений все еще далеко не адекватно воспринято традиционными акторами — государствами и рядом межгосударственных международных организаций. В этой связи много писали о так называемой «маргинализации» НАТО. В самом Альянсе этот термин не признают. Тем не менее, суть явления — в явной неготовности и неприспособленности НАТО как организации парировать вызов международного терроризма. Разворот НАТО в сторону контртеррористической деятельности происходит крайне медленно, причем на экспертном уровне в самих натовских странах распространен скепсис относительно антитеррористических возможностей НАТО. Высказывается опасение, что по мере расширения НАТО за счет приема новых членов Альянс будет становиться все менее «поворотливым» и не способным принимать быстрые оперативные решения, как того требует борьба с терроризмом. Кроме того, обращает на себя внимание тот факт, что США предпочли образовать «коалицию возмездия» не на основе НАТО, как это было во время балканских кризисов 90-х годов ХХ века, а на более широкой — внеблоковой — основе. И это — несмотря на то, что блок НАТО впервые за всю свою пятидесятилетнюю историю ввел в действие статью 5 Вашингтонского договора 1949 г. о коллективной обороне. Означает ли это, что американцы таким образом обозначили пределы «глобальной ответственности» НАТО? Либо это всего лишь признание неготовности НАТО на данный момент выполнить те задачи, которые США решали в ходе антитеррористической операции в Афганистане? Так или иначе, но на данный момент антитеррористическая операция не повлекла за собой преобразование процесса «расширения НАТО на восток» в процесс «расширения НАТО на Восток». Альянс на сегодняшний день продолжает оставаться организацией евроатлантического характера. Освоение пространств Центральной Азии и Закавказья ведут отдельные члены НАТО на национальной, а не блоковой основе. Возникает вопрос, как это освоение отразится на интересах России и других государств «южного фланга СНГ». Однозначного ответа на этот вопрос пока нет. Тем не менее, определенные предпосылки для неконфронтационного подхода к ответу на этот вопрос есть. Некоторый оптимизм внушают процессы, происходящие в области структуризации и институционализации пространства безопасности в Евразии. В Евразии с конца 1990-х гг. появились новые региональные (субрегиональные) структуры, которые сразу поставили борьбу с международным терроризмом в ряд своих важнейших приоритетов. Речь идет, прежде всего, об институционализации «Шанхайской пятерки» — на ее основе в 2001 г. возникла полноценная Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС), постановившая создать специальный Антитеррористический центр. Подобный центр создан годом раньше в рамках Договора о коллективной безопасности (ДКБ). В июне 2002 г. ДКБ преобразован в Организацию Договора коллективной безопасности. В июне же 2002 г. в Алма-Ате прошел форум Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии (СВМДА). Тем самым началось воплощение в жизнь идеи, выдвинутой еще 10 лет назад президентом Казахстана Н.Назарбаевым. Иными словами, в Евразии процессы структуризации и институционализации региональной безопасности набирают обороты. Эксперты пока еще крайне осторожны в оценке эффективности этих новых региональных структур безопасности в ближайшей и более отдаленной перспективе. Однако сам факт их появления весьма знаменателен. Не менее знаменательно и замечание президента России В. В. Путина о том, что он не исключает участия в Шанхайской Организации Сотрудничества США1. Таким образом, получается, что с запада на восток и с востока на запад на огромных просторах евроатлантического и евроазиатского регионов идут встречные процессы структуризации и институционализации региональной безопасности. Какова корреляция между этими двумя встречными процессами? Можно предположить несколько возможных вариантов развития событий: Традиционный вариант, когда проблема обеспечения безопасности в Евразии будет решаться в рамках конфронтационной модели взаимоотношений между Западом в лице НАТО и Востоком в лице Китая и России. Вероятность такого сценария повысится, если Альянс не откажется от присущей ему логики монополии на решение проблем безопасности и двинется с этой логикой стабилизировать Азию. Нетрадиционный вариант, когда проблема обеспечения безопасности в Евразии будет решаться в рамках кооперационной модели с участием тех же акторов, что и в первом варианте. Для интересов России такой вариант предпочтительнее. Можно было бы продумать концепцию «взаимодополняющих институтов» применительно к Азии. Однако необходимо четко обозначить при этом интересы России как регионального игрока и определить допустимую для интересов России меру участия внерегиональных игроков. Промежуточный вариант «кооперационной конкуренции» разных структур безопасности в Евразии — как региональных, так и внерегиональных. Реальность, наверное, окажется намного сложнее и богаче теоретических рассуждений. Тем не менее, кооперационный вариант развития событий в перспективе гораздо продуктивнее для обеспечения интересов России и в евроатлантическом, и в евроазиатском регионах. Вероятность развития событий по этому варианту напрямую зависит от эффективности действий антитеррористических структур новых евроазиатских организаций субрегионального сотрудничества.